Я – ничтожество
Шрифт:
Приобретение вражеской территории было основной целью налета. Это означало, что несмотря на сверхскоростные космические корабли, защитные силовые экраны, ядерные взрывы и все прочие грозные орудия ультрасовременной техники, обычный пехотинец оставался окончательным арбитром победы. Машины – для штурма и разрушений. Но только человек может захватить и удержать.
Поэтому все обещало вылиться не просто в пятиминутную войну. Боевые действия могли растянуться на несколько месяцев, возможно даже на год, со схватками в старом стиле полевых операций, когда атакуются и обороняются уже занятые позиции и высоты. Бомбежка и обстрел должны ограничиться
Предстоят разрушения и потери личного состава. Но это лучшее решение вопроса. Реальное завоевание выше реальных препятствий и не выше воображаемых. В час своего триумфа Морсэну будут бояться. И Кормана будут бояться. А тех, кого боятся, тех и уважают, как и положено.
Если больше ничего не остается.
Живописная кинохроника появилась на исходе месяца. Первая демонстрация была закрытой и состоялась в его доме перед небольшой аудиторией, состоявшей из него самого, жены, группы правительственных чиновников и различных заправил. Пропущенные воздушной обороной Лэни, оказавшейся слабой и вскоре начисто уничтоженной, длинные черные корабли Морсэны пикировали в постоянно растущую наземную базу-космодром и разгружали громадные количества боеприпасов. Войска продвигались вперед, невзирая на упорное, хаотичное сопротивление, бронетехника, непрерывно набирая вес, следом.
Кинокамера прокатилась по огромному мосту, с толстыми, фантастически искореженными балками и гигантскими пробоинами, временно залатанными. Камера перенесла их через семь разрушенных до основания поселков, которые противник либо оборонял, либо дал повод подумать, что собирается оборонять. Затем последовали кадры дороги, изувеченной кратерами воронок, обугленные скелеты домов, почерневших от копоти сараев и распухшие туши скота, с ногами, торчавшими в воздухе.
И заснятый на пленку штурм одинокой фермы. Патруль, внезапно попавший под обстрел, окопался и ответил огнем из бластеров. Некий металлический монстр на огромных, гремящих гусеницах ответил на их вызов, прогромыхал старательно в паре сотен ярдов от объектива, плюнул яростно и щедро из передней башни. Жидкость плеснула на крышу фермерского дома, вспыхнув ревущим пламенем. Какие-то силуэты заметались, ища спасения в зарослях по соседству. Звуковая дорожка издавала душераздирающий треск. Фигурки падали, катились, корчились в агонии и замирали.
Пленка кончилась и Корман сказал:
– Одобряю для публичного просмотра.
Встав с места, он обвел всех грозным взором, добавив:
– У меня одно замечание. Мой сын принял командование ротой пехотинцев. Он вершит свой патриотический труд, как и любой солдат. Почему он не запечатлен?
– Мы не осмелились снимать его без вашего разрешения, сэр, – сказал один извиняющимся тоном.
– Я не только разрешаю – я приказываю. Обязательно показать его в следующем выпуске кинохроники с поля боя. Без всякого приукрашивания. Пусть люди видят, что он там, в гуще сражения, разделяет трудности и опасности, окружающие простого солдата.
– Будет исполнено, сэр.
Они собрали аппаратуру и с тем отбыли. Корман беспокойно прогуливался по толстому ковру перед электрическим радиатором.
– Пусть знают, что Рид с ними, – еще раз повторил он.
– Да, Дэвид. – Она захватила с собой вязание, спицы позвякивали в ее руках, как далекие позывные из космоса.
– Ведь он мой сын.
– Да, Дэвид.
Прекратив это мерное расхаживание взад-вперед, он в раздражении прикусил нижнюю губу:
– Тебе больше нечего сказать, кроме этого?
Она подняла глаза:
– А ты хочешь, чтобы я сказала?
– Хочу ли я? – повторил он. Его кулаки невольно сжались, когда он возобновил свою прогулку по ковру, в то время как она вернулась к спицам.
Что она знает о желаниях?
Да и что о них знают вообще?
На исходе четвертого месяца оккупированные территории Лэни выросли до одной тысячи квадратных миль, в то время как люди и пушки продолжали непрерывно вливаться в войска захватчика. Продвижение оказалось более медленным, чем ожидалось. Незначительные промахи высшего командования, несколько непредвиденных трудностей, неизбежных при сражении на столь обширной территории, и к тому же сопротивление оказалось отчаянным, причем там, где это меньше всего ожидалось. Тем не менее прогресс был налицо. Хотя с небольшой задержкой, неизбежное всегда становится неизбежным.
Корман пришел домой, услышал, как дверца автомобиля захлопывается на шестой ступеньке. Все было, как прежде, не считая того, что на сей раз часть населения непременно захотела собраться у ворот его дома, чтобы приветствовать своего лидера. Горничная стояла наготове, принимая его вещи. Тяжелыми шагами он проследовал в комнаты.
– Рид получил повышение по службе, теперь он капитан.
Она не ответила.
Встав прямо перед ней, он спросил властным тоном:
– Тебя что, это не интересует?
– Конечно, Дэвид. – Отложив книжку, она сложила на груди руки с длинными тонкими пальцами и посмотрела куда-то в окно.
– Что с тобой происходит?
– Что происходит? – Светлые брови изогнулись, когда ее взор остановился на нем. – Со мной ничего не происходит. Почему ты спрашиваешь?
– Объясняю. – В его словах появилось железо. – Я давно догадываюсь. Тебе не нравится, что Рида нет здесь. Ты не одобряешь, что я отослал его так далеко от тебя. Ты думаешь о нем только как о своем сыне. Но не о моем. Ты…
Она спокойно посмотрела на него:
– Наверное, ты просто устал, Дэвид. И обеспокоен.
– Я не устал, – настаивал он, излишне повышая голос. – И не обеспокоен. Беспокойство – признак слабости.
– Для слабости тоже есть причины.
– У меня их нет.
– Ну тогда ты, должно быть, проголодался. – Она заняла свое место за столом. – Поешь что-нибудь. Ты сразу почувствуешь себя лучше.
Недовольство и раздражительность не оставили его и за ужином. Мэри что-то скрывала, он знал это с уверенностью человека, прожившего с ней полжизни. Но он не мог выжать из нее объяснения авторитарными методами. И только когда он закончил есть, она капитулировала добровольно. Способ, которым она при этом воспользовалась, должен был свести удар до минимума.
– Пришло еще одно письмо Рида.
– В самом деле? – Он тронул пальцами бокал с вином, чувствуя, что насытился и напился, но не желая показывать этого. – Я знаю, что он вполне доволен, здоров и цел. Если бы с ним что-нибудь случилось, я узнал бы первый.
– Ты не хочешь взглянуть, что он пишет? – Она вытащила письмо из орехового бюро и протянула ему.
Он посмотрел на письмо, не протянув за ним руки.
– А-а, представляю: обычная болтовня, пересуды о войне.
– Думаю, ты мог бы почитать его, – настаивала она.