Я отвечаю за все

Герман Юрий Павлович

— Это все облучение?

— Разве я понимаю? Просто, если человек рассматривает сам себя в микроскоп и при этом оперирует, лечит, учит других, заведует…

— Значит, тяжело?

— Прекрасно. Но на войне, как на войне.

Она вдруг засмеялась, откинув голову назад, и замахала руками.

— Чего ты? — заражаясь Варвариным весельем, спросила Аглая.

— Я ему сказала: быть твоей женой — это в воздушную тревогу без отбоя прожить жизнь…

— Как так?

— А вот так: шестнадцать дней, без отбоя, висели над нами ихние бомбардировщики. Это еще когда у

них полное господство в воздухе было. Мы дорогу прокладываем, а они кидают. Белые ночи, всегда светло, для них вроде прогулки, а нам куда деться? Нынче вот ночью, во сне, разорался: «Шейте кожу, сейчас же шейте кожу!» И разбудить нельзя. Он когда уже заснет, я шевельнуться боюсь. У него ведь сон «нарезанный на мелкие кусочки», — сделав таинственное лицо, тихо поведала Варвара. — «На мелкие!»

Аглая испугалась:

— Это как — на мелкие?

— Ну, на короткие. Так он объясняет. Радиация. А снотворные перестал принимать, потому что они «нарушают ясность картины».

— Бедная ты девочка!

— Я не бедная. Я — самая счастливая, — даже строго сказала Варвара. — Во всем мире самая счастливая. Вот вы попрекнули меня, что я не работаю. Формально не работаю. А если по совести, может быть я первый раз в жизни делаю дело — ему помогаю.

— В чем?

— В том, что все эти его дурацкие записи привела в порядок. Он число ставит и на клочке записывает. А я клочки из больницы притащила и разобрала даже то, что он не понимает. Тридцать шесть страниц уже получилось — с первого облучения. И есть картина, полная картина, не верите?

Она метнулась к столу, который именовался письменным, хоть был просто кухонным, и положила перед Аглаей Петровной папку. Маленькие Варварины руки развязывали тесемки, она бережно перевернула первую страницу и прочитала вслух:

— «Варваре Родионовне Степановой с глубоким уважением посвящает автор».

— А пооригинальнее он не мог написать посвящение? — спросила Аглая.

— Это не он написал, это я.

— А это что? — спросила Аглая.

— Это картинка, — несколько смутилась Варя. — Просто так, я — дурачилась.

— Сердце, пронзенное стрелой, — сказала Аглая. — На научной работе…

— Он не обратил внимания. Вообще, он сказал, что все это чепуха, не стоящая выеденного яйца. Он говорит — работенка будет от силы на две страницы. Остальное, говорит, вздор. Но я-то знаю, что не вздор. И по его носу вижу — прибедняется Владимир Афанасьевич…

Пришла всеми забытая Ляля, принесла давно вскипевший чайник. У нее был нынче выходной день, а Федор Федорович уехал на консультацию в Гриднево, и она не знала, куда себя деть. Да и жарко было, и томно, а тут, возле Варвары, как-то удивительно уютно.

— Придете проводить? — спросила Аглая Петровна, уходя.

— Конечно, — ответила Варя. — Какой вагон?

— Родион Мефодиевич пошел за билетами, мы еще позвоним…

Когда дверь за Аглаей Петровной закрылась, Варвара объявила, что приступает к стряпне, и они вдвоем с Лялей принялись готовить Устименке ленивые вареники. Делала эту пустячную работу Варвара так, словно бы совершала какой-то таинственный обряд, объясняя Ляле свои сложные манипуляции

тем, что Устименко решительно ничего не ест и ей надо «жутко как хитрить», чтобы побороть его отвращение к пище.

Говорила она о нем, как мать о долгожданном первенце, и, готовя нехитрую диетическую снедь, заглядывала одновременно в три кулинарные книги, полученные в библиотеке у Зоси Штуб. Рецепт бульона был почерпнут из знаменитой книги «Альманах гастрономов», написанной бывшим метрдотелем двора его высочества герцога Максимилиана Лейхтенбергского, и покуда Варвара мучилась с панировкой овощей-корешков, Ляля читала вслух с пафосом загадочные слова про суп Персиньи: «Взять шесть штук сваренных и отпрессированных воловьих поднебеньев, залить сотерном и при помощи петушиных почек и раковых шеек на гасконском масле…»

— Я ему делаю фрикадельки очень мелкие из фарша и обязательно фарш еще раз промалываю, — говорила Варвара, — и он, хоть немного, но ест…

— А суп индийский Бомбей с черепашьим отваром и тортю а ля Лондондери — не угодно? — изумилась Ляла. — Правда, Варечка, черепаший отвар…

Потом Варвара испекла несколько блинчиков, зарядила их творогом и накрыла на стол.

— Наверное, я похожа на черта? — спросила она перед зеркалом. — Ужас, что делает с человеком кухня.

Ляля поправила Варваре так называемую прическу. А Варвара выпустила ей на лоб завиток и даже послюнила пальцем.

— Жалко, что Федор Федорович уехал, — сказала она, — а то пусть бы пришел к нам обедать. Посуда есть — тарелки, ножи, вилки. Все прилично. Водка у меня настоянная на корочках — надеремся, как медведи…

— А разве вы пьете? — спросила Ляля.

— Под настроение. А что?

— Непохоже.

— Вы меня еще мало знаете.

У Ляли сделалось испуганное лицо.

— Иногда мечтаю: напиться бы в доску бы, в стельку бы, как сапожник бы.

— Но напивались?

— Как сказать, — многозначительно произнесла Варвара. — С какой точки зрения…

Она посмотрела на часы. Пора бы ему прийти. Или позвонить. Ведь можно же позвонить, если опаздываешь. Впрочем, он еще не опаздывал. Но дело шло к тому. Вполне мог опоздать. Во всяком случае дело явно шло к тому, что он опоздает.

— Федор Федорович часто опаздывает? — спросила она как бы невзначай.

— Никогда. А если и опаздывает, то звонит.

«Ах, звонит! — подумала Варвара. — Конечно, звонит. У него молодая жена. А мой женился на старухе. И она ему в тягость. Уже в тягость. Она, которая бросила работу и отдала себя кухне! Господи, какой вздор я думаю. Как я смею думать такие низкие пошлости. Какая гадость!»

— Вы ревнуете вашего Федора Федоровича? — спросила Варвара.

— Еще бы! — просто и быстро ответила Ляля.

— Вот что, знаете что, — сказала Варвара, — давайте отпустим волосы. Вам это очень красиво, под мальчика, но мне кажется, что с косами нам будет тоже ничего себе. Согласны?

Он не шел. Еще шесть минут осталось до начала опоздания. Но не говори, что придешь в четыре, если не можешь. Ведь тебя же ждут. И фрикадельки развалятся — это каждому понятно. Не говоря о блинчиках.