Я отвечаю за все

Герман Юрий Павлович

А Барбара пела голосом Вари про то, что в Париже дождь и ей скучно, а он — кто-то очень ей нужный — почему-то не звонит. И про Люксембургский сад пела Варвара или Барбара, Устименко совершенно запутался, наверное вино ударило в голову. Потом они обе, во всяком случае кто-то из них, собрались ехать на Капри.

«Ишь ты!» — подумал Устименко.

После Барбары он послушал еще песенку, и она ему тоже понравилась:

Старый наш ПарижРазвесил уши,Милый

старикашка —Наш Париж,Ах, как ему хочется подслушатьВсе, что ты мне говоришь…

Весь этот вечер он бродил по Парижу. Был и на бульваре Сен-Мишель и посидел там на лавочке возле табачного магазина, поглядел на Дом Инвалидов, оказался в метро Сен-Жермен де Пре, потолкался между бульварами де ла Вилетт и улицей Сен-Мор, вконец измучился и, часам к девяти, залез в ванну в своем номере. В это время зазвонил телефон, и портье сказал ему, что «месье профессор» будет сейчас говорить с Москвой. Завернувшись в мохнатую простыню, Владимир Афанасьевич сидел на кровати и ждал. В трубке чирикало и попискивало.

— Алло, — сказал Устименко. — Давайте мне мою Москву.

— Pour sur c'est madame qui vous appelle, monsieur, — сказал старый трепач портье. — Certainement monsieur s'ennuie de madame. Et madame s'ennuie de monsieur. Mais de la patience, un peu de patience, monsieur. Un tout petit peu [14] .

— Варвара? — крикнул Устименко.

— Je vous prie [15] , — сказал портье и отключился.

— Ты есть? — спросила она.

14

Наверное, вас, месье, вызывает мадам. Наверное, месье тоскует по мадам. И мадам по месье. Но терпение, немного терпения, месье. Совсем немного (франц.) .

15

Прошу (франц.) .

— В Париже, представь себе. Сижу в простыне. Видел твою Сакре-Кер.

Сердце его билось, словно они были женаты девятнадцать дней, а не лет.

— Возьми меня к себе, — услышал он. — Почему я вечно тебя жду? Всю жизнь я тебя жду.

Он молчал и улыбался.

— Я хочу в воскресенье пройтись с тобой по улице Горького, как все порядочные жены. Я хочу фотографироваться с тобой на фоне Минина и Пожарского. И чтобы ты подарил мне богатый торт с розами из крема. Прием.

— Будет тебе торт, — улыбаясь, крикнул он. — Все будет.

— Тебе нужен кислород, — сказала она. — Чистый воздух. Ты уже столько времени ездишь по всяким столицам мира. И никогда не отдыхаешь!

— Я железный старичок, — сказал Устименко, — найди другого такого к пятидесяти годам.

— Брось курить! — закричала Варвара.

— Бросаю, — тоже крикнул он, — вот-вот брошу. Но дело не во мне. Как ты там?

Устименко подобрал длинные ноги. Было холодно сидеть в простыне.

— Я?

— Здравствуй, рыжая, — вдруг громко и радостно сказал он. Они

всегда разговаривали по телефону, как двое душевнобольных. — Ты молодец, что догадалась позвонить.

— Молодец, а вот, как собака, — жалостно произнесла она. — Сколько времени ты ездишь? Я тебе жена или собака? Собака, да? И не торопись отвечать, у меня талонов аж на двадцать минут. Я — собака?

Он плотнее закутался в простыню. И сказал веско:

— Ты мне жена.

— Повтори. Прием.

— Жена. Как там Наталья?

— Наталья пошла в кино. Петька твой ненаглядный сидит дома и намазывает какой-то самодельной и вонючей мазью свои лыжи. Дед спрашивает про мормышку.

— Скажи деду, что он загонял меня своей проклятой мормышкой, — закричал Устименко. — Тут ни в одном рыболовном магазине не знают, что такое его дрянные мормышки. Они не понимают про подледный лов. А я со своим английским языком не могу им объяснить. Не будет Родиону Мефодиевичу никаких мормышек.

— Пропади они пропадом, — сказала Варвара. — Он сам сделает. Аглая Петровна спрашивает, был ли ты у стены Коммунаров?

— Не был еще, — сказал Устименко. — Да, вот, самое главное, я встретил Женьку. Он — поп.

— Боб? — спросила Варвара.

— Не боб, а поп. Женька, Женюрочка. В смысле — священник. С бородой, представляешь? Сдохнуть можно, словно в театре.

Варвара молчала.

— Ты меня слышишь?

— Слышу, — сказала она. — Я давно все знала. Только не хотела тебя огорчать. — Голос ее стал приглушенным, невнятным. — От него и Юрка ушел, потому что… в общем понятно.

— А Родион Мефодиевич знает?

— Только этого ему не хватало. Ну и каков же названный гражданин?

— Благостный, напомаженный, пальцы как сардельки. В составе какой-то православной делегации. Сказал, что он, видишь ли, тоже жертва культа. Смешно?

— Не смешно, — ответила Варвара. — Когда твой доклад?

— Был, все нормально.

— Что значит нормально?

— Конфуза не произошло, — сказал он поспешно. — И еще, я сегодня слушал Барбару. Голос совершенно как твой, если бы ты умела петь.

— Уже завел себе, — сказала она. — Представляю, какое страшилище.

Он засмеялся.

— Завтра кое-что куплю тебе и Наташке. Петьке присмотрел стиляжную куртку. Похожа на чехол для чемодана, но им такие нравятся.

— От Саинянов тебе привет, — сказала она. — Проехали мимо нас в Ленинград. Вагаршак будет у Баирова доклад делать. И Долецкий с ними поехал. А осенью Стасик, наверное, в Лондоне будет докладывать. У вас уже ночь в Париже?

— Нет, вечер. Что старики?

— Они все в кухне заперты, чтобы не мешали говорить. Они…

— Я тебя люблю, — перебил он. — Щукину позвони, скажи, что порядок, он поймет. Ты есть?

— Ага, научился!

— Ты — есть?

— Это — как скажешь. От тебя зависит.

— Ты — главная, — услышала она. — Ты. Помнишь наш разговор тогда, девятнадцать лет назад? Помнишь?

— Да. Да. Да.

— Никого, кроме тебя, никогда.

— Да, так, спасибо. Расскажи, где твой отель. Я должна знать подробности.

— На Больших Бульварах.

— А как ты ходишь на заседания? Прием.