Я — Оззи

Я хотел бы посвятить эту книгу всем моим фанам.

Благодаря вам у меня была такая чудесная жизнь.

Благодарю вас от всего сердца.

Да благословит Вас Господь.

ОЗЗИ.

P.S.Давайте помнить об одном парне по имени Рэнди Роудс, который так много значил для меня.

Покойся с миром. Я тебя никогда не забуду.

Надеюсь, мы где-нибудь встретимся.

Говорили, что я никогда не напишу эту книгу.

А пошли они в жопу — вот она.

Вот только вспомню что-нибудь…

Бля,

Ну, разве что это… [1]

Отец всегда говорил, что я чего-нибудь в жизни добьюсь.

— Джон Осборн, у меня предчувствие, что из тебя будет толк, — любил он приговаривать, предварительно осушив пару бокалов пива, — или попадешь за решётку!

И он был прав, мой старик.

Не исполнилось мне и восемнадцати, а я уже сидел в тюрьме.

Посадили меня за кражу со взломом. Или, как гласило обвинение: «Незаконное проникновение в помещение и похищение имущества на сумму 25 фунтов», примерно около трех сотен по нынешним деньгам. Скажу я вам, вовсе не было это «Величайшим ограблением века». Херовый из меня домушник. Но я продолжал заниматься этим снова и снова. Как-то раз, на улице за нашим домом заприметил магазин одежды Сары Кларк. На первом деле, когда прихватил гору вешалок, подумалось: «Клёво, всё толкну в пабе». Увы, забыл фонарик, а потом оказалось, что взял детские трусики и слюнявчики.

С подобным успехом я мог бы толкать собачье дерьмо.

Что делать, вернулся туда опять. В этот раз стырил 24-х дюймовый телевизор. Эта хрень была слишком тяжелой для меня, и когда я слазил со стенки за магазином, телек свалился мне на грудь, и я около часа не мог пошевелиться. Лежу в канаве, весь в крапиве, как идиот. Или как мистер Магу [2] , только под кайфом. Кое-как удалось столкнуть телек в сторону, но домой я вернулся с пустыми руками.

За третьим заходом прихватил пару рубашек. Мне даже пришла в голову гениальная мысль надеть перчатки как настоящий профессионал. Судьбе было угодно, что на одной из них не хватало большого пальца, ну и я порядком наследил. Через несколько дней в дверь постучали фараоны. Сразу нашлись и перчатки, и барахло.

— Перчатка без пальца? Ай-ай-ай! — издевался легавый, застегивая на мне браслеты — Что? Думал — самый умный?

Неделю спустя судья влепил мне 40 фунтов штрафу. В руках не держал такого бабла. Штраф заплатить я никак не мог: должен был грабануть банк, или попросить взаймы у отца. Но батя не протянул мне руку помощи.

— Я зарабатываю на жизнь честным трудом! — говорил он. — Это я должен дать тебе денег?! Тебя посадят, а ты не воруй! Это будет тебе уроком!

— Но папа.

— Так будет лучше для тебя, сынок.

И всё, конец базара.

За «уклонение от уплаты штрафа» судья приговорил меня к трём месяцам заключения в Винсон Грин.

Скажу вам честно: я чуть не обосрался от страха, когда мне сказали про тюрягу. Винсон Грин — это старая тюрьма, викторианской постройки 1849 года, где вертухаями были те ещё ублюдки. Спустя годы, главный инспектор пенитенциарной системы на всю страну заявил, что в жизни не видел тюрьмы, где было бы столько вонищи, насилия и бесправия, сколько было в грёбаной Винсон Грин. Я умолял отца, что бы тот заплатил штраф, но он повторял, что тюрьма научит меня уму-разуму.

Как большинство малолеток, которые вляпались в криминал, я просто хотел произвести впечатление на своих корешей. Думал как это круто — быть бандюком, ну и попробовал им стать. А в Винсон Грин быстро передумал. Когда меня принимали на входе, сердце стучало так, будто хотело вырваться из груди и грохнуться на бетонный пол. Вертухаи опустошили содержимое моих карманов, и, упаковав мелочь (кошелек, ключи, сигареты) в полиэтиленовый пакетик, вдоволь поржали над моими длинными волнистыми каштановыми волосами.

— А ты понравишься парням из блока Эйч! — шепнул мне на ухо один из надзирателей. — Удачи в душевой, сладенький!

Понятия не имел о чем он.

Скоро узнал.

У молодежи в Астоне не было перспектив на будущее — ну, разве что чьим-то призванием было горбатиться в ночную смену на конвейере. Только там требовались рабочие руки. Люди тогда жили в убогих лачугах без толчков. Во время налетов Астон поплатился сполна за то, что в войну в центральной Англии собиралось много танков, грузовиков и самолетов. Когда я был маленьким, практически на каждом углу были «развалины», т. е. дома, которые немцы сравняли с землей в надежде разбомбить производство «спитфайеров» в Касл Бромвич. А я потом наивно предполагал, что именно так называются детские площадки.

Родился я в 1948 году и вырос в доме номер 14 на Лодж Роуд, в самой середине ряда одинаковых домиков с общими стенами. Мой папа, Джон Томас, по профессии слесарь-инструментальщик, работал в ночную на заводе «General Electric» на Виттон Лэйн. Все его называли Джек, непонятно почему, но именно так обращались тогда к Джонам. Батя часто рассказывал о войне, о том, как в начале 40-х работал в Кингз Стэнли в графстве Глостешир. Каждую ночь немецкие бомбардировщики разносили в хлам Ковентри, в каких-то пятидесяти милях от деревни. Сбрасывали фугасы и мины на парашютах, а зарево взрывов было таким ярким, что во время затемнения отец мог спокойно читать газету. Тогда я был мальцом и понятия не имел, какой это был ад. Представьте себе, люди ложатся вечером спать и не знают, будут ли стоять их дома на рассвете.

Послевоенная жизнь, знаете ли, была ничуть не лучше. Когда под утро отец возвращался с завода «General Electric», моя мама Лилиан собиралась в первую смену на завод «Lucas». И так изо дня в день, никакого, на хрен, разнообразия. Между тем, никто из них не роптал.

Моя мать была католичкой, но без фанатизма: Осборны в костел не ходили, хотя я на какое-то время записался в воскресную англиканскую школу. Иначе можно было сдуреть от скуки, а там хотя бы давали на халяву чай и печенье. Изучение библейских историй и рисунки Христа-младенца не сделали меня лучше. Сомневаюсь я, чтобы пастор гордился своим бывшим учеником, скажем так.