Я — Оззи
Шрифт:
— Поэтому я трясусь?
— Именно так.
— И это наследственное? Нет связи с алкоголем и наркотиками?
— Алкоголь и некоторые наркотики обостряют то, как болезнь протекает. Но они не являются её первопричиной.
— Это можно вылечить?
— Да, но прежде я должен вам кое-что сказать, мистер Осборн. Если вы собираетесь продолжать пить и принимать наркотики, то поищите себе другого врача, мне не нужны такие пациенты. У меня много работы и очень длинная очередь, а я не хочу тратить своё драгоценное время впустую.
До сих пор ни один врач не разговаривал со мной таким образом. По его лицу я понял, что это не шутка.
— ОК, доктор! — говорю. —
— Вот и хорошо. С сегодняшнего дня вы будете принимать по две таблетки в день. Вы должны почувствовать ощутимое улучшение самочувствия.
Действительность оказалась в тысячу раз лучше. Дрожь исчезла буквально на следующий день. Я снова мог ходить. И заикался уже не так сильно. Смог даже пойти в студию и записать новую версию «Changes», на этот раз с Келли.
С тех пор, как я назвал одну из песен на пластинке «Ozzmosis» в честь Эйми, я пообещал Келли, что спою для нее какую-то особенную вещь. А она постоянно повторяла: «Почему у Эйми есть своя песня, а у меня — нет?». Факт остается фактом, что даже у Джека была своя песня «My Little Man», также на «Ozzmosis». Поэтому, я был в долгу перед Келли, кроме того, хотел ей помочь, так как она — моя любимая дочурка. Поверьте, я всех детей люблю одинаково, но Келли, так уж получилось, всегда была последней в списке.
Поэтому мы и записали «Changes» — одну из моих самых любимых вещей, слегка лишь изменив текст, чтобы подходило отцу и дочери. Получилось так классно, что я уже видел её на первом месте в рождественском хит-параде. В декабре мы полетели в Англию, чтобы рекламировать песню. Я тогда уже не пил, в соответствии с предписаниями Роппера, но продолжал пожирать самые разные таблетки. Невозможно вот так, на раз-два, перестать быть наркоманом. Можно сказать, что я ежедневно играл в русскую рулетку. В то время, я подсел на хлоралгидрат, это, наверное, — древнейшее снотворное в мире. Но и так это был огромный прогресс по сравнению с той горой наркоты, которую употреблял всего лишь несколько месяцев назад, и я уже без проблем смог выступить вместе с Келли в «Top of the Pops». Потом поехал на выходные в Welders House в компании своего ассистента Тони.
MTV разместило там съемочную команду, потому что большинство наших семейных занятий уже набило оскомину людям и телеканал старательно искал новых идей. Но и там снимать было особо нечего. У меня был квадроцикл «Ямаха Банши» с двигателем 350 см 3, этакий снаряд на колесах и я часами гонял на нем по полям. Все выходные был занят исключительно этим. А в понедельник утром 8 декабря, когда «Changes» поступил в продажу, снова вывел стального коня в поле.
Этим я уже слегка поднадоел съемочной команде. Они даже не включали камеры. Помню, как слез с квада, чтобы открыть ворота, как закрыл их, когда все вошли, как вскочил в седло и погнал проторенной дорожкой и как притормозил перед съездом с крутой насыпи. Проблема с квадроциклами такова, что у них нет, в отличие от мотоциклов, ручки газа. На моём был только маленький рычаг, который передвигался взад-вперед, чтобы ехать быстрее или медленнее. Его легко можно было случайно задеть, особенно, если квад бросало из стороны в сторону. Именно это и случилось, когда я съехал с насыпи. Передние колеса попали в выбоину, правая рука соскочила с руля и ударила по ручке, движок офигел, квад вылетел из-под меня, сделал сальто назад, а я упал на траву. За одну миллионную часть секунды подумал: «Ух, не всё так плохо».
А потом четырехколёсный упал на меня.
Хрусь!
Когда я открыл глаза, у меня было полно крови в легких и сломана шея — так мне позже объяснили врачи.
«Ну, теперь уж точно умру!» — подумал я.
Можете верить, можете нет, но в этом виноваты проклятые фашисты. Выбоина, в которую я попал, была остатками воронки от авиабомбы времён Второй мировой войны. Я тогда об этом ещё не знал, но в окрестностях Вэлдерс полно таких мест. Немецкие летчики подссыкали и вместо того, чтобы лететь к большим городам, где их проще было сбить, бомбили Бекингемшир, а потом, доложив о выполнении задания, сваливали домой.
Практически ничего не помню, что было в следующие две недели. Сразу после аварии попеременно то терял сознание, то приходил в себя. Смутно припоминаю как мой телохранитель Сэм посадил меня на сиденье мотоцикла и повез по полю. Потом уже отрывками в памяти всплывает интерьер скорой и множество врачей, которые смотрят на меня сверху.
— Как вы довезли его до скорой? — спрашивает один из них.
— Посадили на заднее сиденье мотоцикла — отвечает чей-то незнакомый голос.
— Это могло кончиться параличом! Боже милостивый, у него же сломана шея. Ему крупно повезет, если он будет ходить.
— Как по-другому мы должны были вывезти его из леса?
— Вертолет уже вылетел.
— Мы не знали.
— Ну, понятно!
Потом мир стал расплываться.
Очевидно, ещё перед тем, как потерять сознание, я успел схватить врача за рукав и шепнуть ему на ухо:
— Делайте, что нужно, только не вздумайте испортить мне татуировку.
Шарон была в Лос-Анжелесе, Тони позвонил ей и передал трубку главврачу. Когда он рассказал ей обо всем, было решено, что меня переведут в хирургию.
Я был очень тяжело ранен. У меня была повреждена не только шея, я сломал восемь ребер и пробил легкие, именно поэтому они наполнялись кровью. Поломанная ключица разорвала главную артерию на руке, туда перестала поступать кровь. Какое-то время врачи хотели отрезать её. После операции меня ввели в состояние искусственной комы, иначе я бы не перенес боли. Если бы тогда откинул копыта, это был бы для меня достойный конец: всю сознательную жизнь я пытался попасть именно в такую кому. Проспал восемь дней. Потом меня начали постепенно приводить в сознание. И только через шесть дней я полностью пришел в себя. В это время у меня был самый офигительный сон в моей жизни, какой можно только себе представить. Необычайно выразительный сон, круче, чем «галлюны». Английский National Health Service обдолбил меня каким-то клёвым товаром, потому что я помню каждую мелочь, как будто это случилось вчера.
Сон начинается в Монмутшире, куда я ездил на репетиции с «Black Sabbath» и с музыкантами, когда уже выступал как сольный артист. Идёт дождь, собственно, льёт как из ведра. И вот стою я в коридоре «Rockfield Studios», а передо мной как бы замаскированное ограждение, типа колючей проволоки в окопах второй мировой. Слева — окно. Когда смотрю в него, замечаю там Шарон на какой-то вечеринке. Она меня не видит, а я её — вижу. Я слежу за ней, когда она уходит с вечеринки с красивым богатым парнем, у него личный самолет. И я думаю во сне: «Это моя жена. Она уходит от меня». Печально. У парня взлетная полоса прямо во дворе, а в конце полосы лежит огромная волына. Вдруг он смотрит на меня, а я даю ему телескопический прибор ночного видения, хочу ему понравиться. Он посылает меня подальше, и я вновь чувствую себя отвергнутым. В этот момент все гости вечеринки выбегают на лужайку. Толпа разрастается и становится аудиторией на музыкальном фестивале.