Я Пилигрим
Шрифт:
Ответив на приветствия нескольких зевак, аль-Биши едва успел освоиться на рабочем месте, как увидел белый автофургон, продвигающийся сквозь толпу к помосту. Поднялся заградительный барьер, и снабженная кондиционером машина остановилась рядом со ступенями. Толпа качнулась вперед, чтобы разглядеть пассажира. Задние дверцы распахнулись.
Зоолог шагнул в этот кипящий людской котел босиком, глаза завязаны толстым белым бинтом, руки скованы за спиной.
В толпе были люди, лично знавшие осужденного или когда-то видевшие его, но они не сразу поняли, кто именно перед ними. Одному Аллаху известно, что тайная полиция сделала с несчастным за минувшие пять месяцев: казалось, он усох, от человека осталась одна оболочка, а тело уменьшилось в размере, как у полупрозрачных обитателей домов престарелых. А ведь ему было всего тридцать восемь лет.
Осужденный хорошо понимал, где он и что с ним происходит: сорок минут тому назад чиновник из так называемого Министерства юстиции пришел к нему в тюремную камеру и зачитал официальное судебное решение. Так зоолог узнал, что его приговорили к смерти. Когда двое полицейских медленно вели несчастного к ступенькам помоста, он поднял лицо к солнцу и постарался расправить плечи. Он не хотел, чтобы его сын и дочери потом услышали, будто перед смертью их отец утратил мужество.
На Корнише попавшие в пробку шоферы со смешанным чувством зависти и неприязни наблюдали, как мимо них проезжал мопед мальчишки, который использовал стройплощадку как автостраду. Ох уж эти чертовы детишки, везде пролезут!
Сын зоолога проскользнул мимо свернутых пожарных шлангов, из которых поливали водой измученных бангладешских рабочих, чтобы они не потеряли сознание от жары. Петляя, мальчик пробрался через лес бетонных конструкций. У него оставалось минут семь, чтобы попасть на площадь.
Позже Сарацин вряд ли смог бы объяснить, зачем он так спешил. Что он собирался там делать? Мучимый страхом и болью, мальчик думал о том, что он сын своего отца и, значит, каким-то образом не только продолжает его земное существование, но и унаследовал частицу отцовской души. Вот почему он непременно должен присутствовать на месте казни.
Подросток резко бросил мопед влево, через пустырь, заваленный мусором, и еще быстрее устремился к дороге, выходящей на площадь. Она была перекрыта ограждением, но там, где заканчивался ряд стальных прутьев арматуры, Сарацин увидел коридор, достаточно широкий, чтобы протиснуться. Аллах не оставлял его!
Мальчик еще круче вывернул руль мопеда влево, словно в слаломе, петляя между пучками прутьев и поднимая клубы мелкой пыли, быстро приближаясь к узкому проходу. Он сделает это!
Зоолог, стоявший на помосте с завязанными глазами, почувствовал на своей шее руку, которая придавила его книзу. Это палач заставлял его встать на колени. Опустившись, осужденный ощутил на щеках солнечные лучи – значит, он обращен лицом к Мекке, которая отсюда всего в сорока милях. В той же стороне был и его дом. Мысль о жене и детях, теперь навсегда для него потерянных, заставила беднягу содрогнуться всем телом.
Палач схватил зоолога за плечо, точно зная по предыдущему опыту, когда именно его жертве понадобится устойчивость. Из громкоговорителя мечети послышалась команда.
На всем протяжении площади, от строгого здания Министерства иностранных дел до лужайки перед мечетью, тысячи людей опустились на колени, чтобы в молитве обратиться лицом к Мекке. Как и все благочестивые мусульмане, зоолог знал слова наизусть и произносил их в унисон с толпой. Известно было и сколько продлится молитва: ему оставалось прожить на этой земле четыре минуты.
Парнишка, наполовину ослепший от пыли, поднятой его виляющим мопедом, проглядел очередной пучок стальных штырей. Один из них торчал почти на фут в сторону от остальных, и когда мальчик заметил его, тот уже проскользнул между спицами переднего колеса.
Продемонстрировав потрясающую реакцию, Сарацин мгновенно наклонил мопед вбок, но все же проделал это недостаточно быстро. Переднее колесо продолжало крутиться, и стальной штырь сломал несколько спиц, яростно корежа металл. Обломки спиц пробили газовый баллон и головку цилиндра, колесо вывалилось, передняя вилка зарылась в грязь. Мопед резко остановился. Сын зоолога с другом по инерции перелетели через руль и оказались на земле: перепачканные грязью, руки и ноги переплелись в клубок. Ошеломленные случившимся, ребята еще не успели до конца осознать, что их верный стальной конь теперь годится разве что на металлолом.
К тому времени как с ними поравнялись первые из автомобилистов, потрясенно наблюдавших с Корниша за происходящим на площади, молитва на месте казни закончилась. Люди встали. Палач подошел вплотную к стоящему на коленях осужденному, и толпа притихла. Экзекутор прикинул, под каким углом ему лучше орудовать своим мечом, и стоявшие совсем близко зрители заметили, что он обменялся парой слов со своей жертвой.
Много лет спустя я беседовал с несколькими людьми, присутствовавшими в тот день на месте казни. Среди них был и Саид аль-Биши, государственный палач. Мы вместе пили чай у него дома в майлисе – гостиной для официальных приемов, и я спросил, что сказал тогда зоолог.
– Редко кто способен связать пару слов в подобной ситуации, – ответил Саид аль-Биши, глубоко вздохнув. – Поэтому, разумеется, я все запомнил. Говорил он мало, но убежденно. Этот человек сказал мне: «Важно только одно: чтобы Аллах и народ Саудовской Аравии простили мне мои грехи».
Палач умолк и посмотрел в сторону Мекки. Я в ответ почтительно склонил голову:
– Аллах акбар. Бог велик.
Аль-Биши глотнул еще чаю, глядя куда-то перед собой, погруженный в размышления о мудрости, которую обретает человек в последние мгновения жизни. Я неотрывно смотрел на него, задумавшись. Чего абсолютно точно нельзя делать в арабских странах, так это обвинять человека во лжи, даже намеком.
Итак, я просто глядел на палача, а он по-прежнему сидел с видом мыслителя, устремив взор вдаль. Я слышал журчание воды в фонтане на его ухоженном дворе, затем до нас донесся шум, который подняли слуги, суетящиеся на женской половине дома. Аль-Биши был палачом на государственной службе, и платили ему, должно быть, немало.
В конце концов он начал беспокойно ерзать на стуле и бросил на меня быстрый взгляд, словно хотел убедиться, действительно ли я такой молчун или пытаюсь вызвать его на откровенность.
Я так и сидел, не сводя с него глаз. Он рассмеялся:
– Для уроженца Запада вы весьма умны, так что давайте теперь обсудим, что этот человек сказал на самом деле.
И Саид аль-Биши поведал мне следующее:
– Наклонившись к осужденному, я попросил его открыть шею, насколько это возможно, и не двигаться – тогда нам обоим будет легче. Ему, казалось, было все равно, он только подвинулся ко мне ближе. Его рот был поврежден изнутри – такое случается во время допросов, – и говорил бедняга с трудом.