Я подарю тебе ребёнка
Шрифт:
Сказать честно, с Ильёй я таких ярких ощущений не испытывала. Нам было хорошо, даже очень, но у меня неоднократно было чувство, что мы как бы «не дожали».
В общем, сожалений о вчерашнем у меня нет. И за себя не стыдно, и в ответ получила больше чем много.
А ближе к девяти получаю от него сообщение:
«Хотел предложить выпить кофе, но пришлось уехать в четыре утра. У моей пациентки начались схватки, а ехать несколько часов»
Ладно-ладно, Зернов, я и не собиралась думать, что ты сбежал, поджав хвост. Не получилось с кофе, что ж.
Обратно
По возвращении в город, я даже заезжаю к маме. Признаюсь, мне не всегда хочется её видеть и даже слышать. Нет, она у меня замечательная, и я очень ценю, что она удержала нас на плаву в те тяжёлые годы после смерти отца. Он служил в МВД и погиб во время освобождения заложников от террористов. Тогда эта гидра была очень сильна. Папа был героем. Вот только семья героя нуждалась в поддержке, государство помогало, но этого было недостаточно. Тяжёлые времена для страны, тяжёлые для моей семьи. Но мать не сдалась, она всегда говорила, что жена подполковника милиции просто так не сгинет в голоде и безнадёге.
А потом она нашла себе мужчину. Кажется, я до сих пор её за это не простила, хотя понимаю, что особо выхода у неё не было, нам нужно было выжить. Мать торговала на рынке, а хозяин точки стал подбивать клинья. Так он и оказался в нашем доме. Вроде бы и не сказать, что грубый мужлан или алкаш, но мне не нравился его акцент, не нравилось, каким тоном он разговаривал с мамой. Потом начались ссоры дома, он требовал снять со стены и комода папины фотографии, мама отказывалась. Потом всё же пошла на уступки, и мы перенесли их в мою комнату, на которую по маминой просьбе дедушка врезал замок. Я от дяди Анзора никаких намёков в свою сторону не замечала, но, видимо, мать решила перестраховаться.
— Викуська! — мама приходит в восторг, когда открывает двери.
— Прости, что не предупредила, мам.
— Да какой там! Ты же знаешь, я всегда рада.
Мама живёт одна, Анзора уже шесть лет как нет в живых. Каждый раз приходя к ней, я испытываю угрызения совести, что бываю так редко. Но ритм жизни таков, что моргнула — десять лет прошло. Не мы живём жизнь, а жизнь нас живёт. Жуёт.
А тут вдруг Зернов. Такой светлый и жизнеутверждающий. Общение с такими людьми напоминает, что мы тут все не просто так. Что за пределами привычных нам линий движения идёт жизнь. Она многогранна, в ней есть место свету и удовольствию, место надежде, есть другие люди, для которых ты важен.
Не знаю как, и дело совсем не в ночи, проведённой с ним, просто энергетика у него такая.
— Викуся, ты тапочки надень, полы холодные. Я вот зябну, ещё и платок накинула. Если замёрзнешь, и тебе кофту дам.
Мама начинает суетится, торопится на кухню.
— Голодная?
Сначала хочу ответить, что нет, времени уже поздновато, чтобы есть. Но потом решаю, что тарелка маминого супа много калорий не принесёт, а мама
— Давай. Только не доверху.
Мою руки и усаживаюсь на кухне. Попытаться ей помочь дело гиблое.
— А я только утром рыбный сварила, ещё вот котлетки из куриного фарша. У нас тут в мясном магазинчике хорошее мясо, не воняет антибиотиками.
Мама болтает и одновременно греет еду, наливает в чайник воду из фильтра и ставит его на газ. Сверху слышен шум, топот и смех. Грохот такой, что кажется, вот-вот люстра упадёт.
— Весело тут у тебя, мам.
— Ага. Ну что с них возьмёшь — детишки. Пусть себе играют.
И замолкает. Мы обе затихаем.
— Мам, прости, что оставила тебя без внуков, — тихо говорю, даже для себя самой неожиданно.
Мама резко поворачивается и смотрит с болью во взгляде.
— Что ты, дочка, как можно то… — подходит и проводит рукой по моим волосам, а я вдруг утыкаюсь лбом ей в грудь. — Ты же не виновата.
Так и замираем на какое-то время. Я просто дышу, а мама гладит тихо меня по голове.
— Мам, — отстраняюсь и поджимаю одно колено под себя, как любила делать в детстве, сидя за столом, — я тут недавно своего одноклассника встретила. Помнишь Захара Зернова?
— Захарчика? Конечно помню, — мама возвращается к столу и достаёт две чашки из пенала. — Вы же за одной партой сидели класса с пятого или шестого. Хороший мальчишка был. Как у него дела?
— Он врачом стал.
— Не удивлена, он такой целеустремлённый был.
— И он говорит, что не видит причин, почему я не могу забеременеть и родить. Говорит, что может попытаться подарить мне ребёнка.
Мама отвечает не сразу, и даже поворачивается через несколько секунд. Она-то прекрасно понимает, что тема эта очень болезненна для меня.
— И что ты думаешь? — осторожно спрашивает, развернувшись.
— Он хороший врач, мам. Если что-то можно сделать, он это сделает, тут я уверена. Если. Но он не Бог.
— Да, — кивает, но будто не мне, а своим мыслям. — На всё воля Божья, Вика.
Мы едим почти в тишине. Потом пьём чай, и я остаюсь ночевать у мамы. Завтра выходной, с утра в офис не надо. А сейчас я не хочу оставаться одна.
Работа уматывает меня на все триста процентов из ста возможных. Какой-то корпоративный апокалипсис. Бесконечный поток людей в мой кабинет для бесконечного решения бесконечных вопросов.
Уже доходит до того, что я закрываюсь изнутри, строго-настрого приказав Насте никому не говорить, что я внутри. Мне нужно делать свою работу.
Но как только я поворачиваю ключ, начинаются бесконечные звонки на телефон. Запара за запарой.
— Мне нужен ассистент, — жалуюсь Ирине из финотдела на чудом вырванном у этого сумасшествия перерыве на кофе. — Не секретарша, хлопающая глазами, а именно ассистент. Толковый и понимающий тайм-менеджмент.
— Он всем нужен, Вика, — Ира проворачивает палочкой в стаканчике, ломая красивую пенку на кофе. — В нашем отделе тоже бесконечный дедлайн.
— Это уже не дедлайн. Это задница, Ир.