Я подарю тебе землю
Шрифт:
— Я думаю, что перенесенные несчастья порой способствуют временному помрачению рассудка. Но думаю, Лайя ни в чем не повинна. Оставьте ее в покое, и со временем она сама откроется вам, как цветы раскрываются навстречу росе, и ее разум в конце концов сможет примириться с этим несчастьем. Я много об этом думал, но все же, признаюсь, что-то от меня ускользает... Но вы не волнуйтесь, капля камень точит... Вы любите ее?
— Больше жизни!
— И по-прежнему хотите на ней жениться?
— Хоть завтра.
— В таком случае, наберитесь терпения и подождите. Настанет день, когда ей захочется сбросить с плеч этот тяжкий груз, и тогда она сама все расскажет. Поверьте,
Они надолго замолчали. Наконец, Марти по просьбе священника пересказал ему последнюю часть разговора.
— Когда я объяснил, что черное масло можно использовать для городского освещения, глаза у него так и загорелись. Он сказал, что лично убедит вегера в необходимости установить на улицах столбы с железными клетками и емкостями с черным маслом и погруженными в него фитилями. Я же должен изготовить эти клетки. Кстати, когда я ему сказал, что в интересах города иметь запас черного масла — на случай, если его поставки по каким-то причинам задержатся, он заявил, что предоставит под хранилище подвал собственного дома. Думаю, таким образом он хочет гарантировать себе долю прибыли.
— Вы рассказывали ему про греческий огонь?
— Нет. Этот рецепт я унесу с собой в могилу.
Священник посмотрел на большую свечу с поперечными красными полосами, каждая из которых означала определенный час дня или ночи. Каждое утро он зажигал в соборе такую свечу, чтобы по ней определять время.
— Марти, нам пора, — сказал он.
69
Ужин был накрыт в беседке особняка Монкузи. По указанию советника гостей сразу же проводили туда. Стол был украшен цветочными гирляндами и уставлен роскошными яствами в тарелках из венецианского фарфора с золотой каймой, а бокалы были из тончайшего стекла. В довершение всего этого великолепия на столе возвышались два больших серебряных канделябра с душистыми восковыми свечами. В конце живого коридора из виноградных лоз между клумбами показался Бернат Монкузи в богатой одежде из золотой парчи.
— Рад приветствовать вас в этой скромной обители, не идущей ни в какое сравнение с вашим домом, — произнес он.
Оба гостя шагнули навстречу советнику. Он пожал им руки с любезной улыбкой на лице.
— Полно, не скромничайте, — улыбнулся в ответ архидьякон. — Ваша резиденция — просто чудо.
Бернат Монкузи повернулся к Марти.
— А что скажет наш молодой и отважный торговец? Вы только посмотрите на него, Эудальд! В столь юном возрасте он уже объехал весь мир!
— Ничего нового со дня нашей последней встречи, — ответил Марти, чьи щеки от волнения вспыхнули румянцем. — Скажу лишь, что мне не терпится вновь увидеть вашу воспитанницу.
— Правильнее сказать — дочь, — поправил его советник. — Ведь я удочерил ее. Так что отныне вы можете считать меня в какой-то мере своим отцом. Но я совсем забыл о своём долге хозяина. Прошу к столу! О некоторых вещах лучше говорить после хорошего ужина и пары кубков отличного вина.
С этими словами советник провёл их в беседку, где за каждым креслом уже стоял слуга, готовый выполнить любое пожелание.
После обмена любезностями они отдали должное вкуснейшему тыквенному супу, и Бернат перешел к главному.
— Ну что ж, дорогой мой Марти, полагаю, в наших обстоятельствах стоит оставить в стороне вопрос о приданом. Достаточно уже того, что вы получите руку Лайи, чего в других обстоятельствах едва ли смогли бы добиться. Будем считать, что мы квиты.
— Поверьте, сеньор, я счастлив,
И тут вмешался падре Льобет.
— Вы только что сказали об обстоятельствах, судьбе и Провидении. Однако это не так. Все мы, вольно или невольно, осуществляем планы Творца, другое дело, что порой они написаны корявыми письменами.
Лицо советника приобрело какое-то странное выражение, что не укрылось от внимания священника.
— В любом случае, советую похоронить эти печальные обстоятельства в глубинах памяти. Я заметил, что одно упоминание об этом ужасно действует на мою падчерицу. Не представляю, сколько это продлится, но лекари рекомендовали ее не волновать. В конце концов, когда-нибудь все эти события покажется вам дурным сном. Но давайте продолжим ужин. Позже я ее позову. Не удивляйтесь, она похудела и сильно изменилась. Иногда ей бывает трудно поддержать разговор.
Марти бросил на Эудальда обеспокоенный взгляд.
Подали мясное блюдо и пироги, затем — холодную рыбу и белое вино. Когда принесли десерт — умопомрачительный пирог с лимонами и малиной — советник произнес:
— Подождите минуточку! — С этими словами он повернулся к дворецкому и приказал: — Приведите сюда мою дочь!
В этот миг Марти почувствовал, что сердце вот-вот выскочит у него из груди.
Лайя стояла на балконе, выходящем в сад, прижавшись к стене и чутко прислушиваясь к разговору Монкузи и его гостей. Сначала при виде Марти в ее груди заполыхал пожар. Его лицо, всплывавшее в ее памяти, оказалось лишь бледной тенью того, что сейчас предстало ее глазам. Он оказался стократ красивее и желаннее, чем она помнила. Но в следующий миг радость ее сменилась глубоким отчаянием: ей вдруг подумалось, что она его недостойна.
С тех пор как два дня назад Бернат привез ее из Террассы, Лайю охватило уныние. И теперь радость при виде Марти смешалась с чувством жгучего стыда. Она считала себе грязной и подлой. Голова раскалывалась. То она представляла будущую жизнь рядом с любимым, спокойную и счастливую, то ее мучила мысль, что она, лицемерная обманщица, недостойна его любви. А порой из темных глубин неспокойной совести всплывал далекий призрачный образ Аиши, и тогда Лайя не могла понять: действительно ли существовала эта женщина или она лишь плодом ее больного воображения?
Когда прозвучал приказ отчима, что-то словно оборвалось у нее внутри. Она представила, что сейчас в ее комнату войдет Эдельмунда, чтобы помочь ей переодеться. Нельзя терять времени!
Она поднялась и на мгновение застыла. Решение принято. Каменная лестница вела на крепостную стену у ворот Кастельвель. Лайя стала подниматься наверх. Ступени были крутыми и неровными, разной высоты. Едва ли кто-то мог попасться навстречу, только ночные дозорные несли службу, но они охраняли лишь ворота, а не дом. Тяжело дыша, она наконец ступила на стену. Ветер ударил ей в лицо, разметал волосы. Тусклый свет убывающей луны освещал редких прохожих, снующих туда-сюда по улицам, озабоченных лишь собственными делами и бедами.