Я помню всё
Шрифт:
– Прости, – пролепетала я. – А что ты делаешь?
Мне показалось, что первые за несколько часов слова от мамы вполне годились для дальнейшего общения. Я поднялась на ноги, собираясь подойти к ней ближе, чтобы хотя бы глазком взглянуть, чем она там занималась. Вот только всего один уверенный жест остановил меня на полпути.
– Алекс, милая, поиграй в игрушки и не мешай маме. Это очень важно.
Она даже не посмотрела в мою сторону. Всегда так! Почему, когда я так сильно в них нуждаюсь, они зарываются в работу? Я плюхнулась обратно. В груди разлилась щемящая обида, и тотчас по щекам покатились
– Эй, детка, не плачь. Ты чего? Извини, извини, – её нежные руки обхватили моё тельце, заключая в объятия. Я продолжала всхлипывать у неё на груди. – Алекс, милая, не плачь. Прости, что повысила на тебя голос.
– Я не из-за этого плачу, – честно призналась я.
– А из-за чего?
– Вы с папой всё время работаете! Я хочу с вами поиграть, но вы отказываетесь! Это нечестно!
И снова всхлипнула.
Мама отстранилась, её лицо было близко, и я смогла разглядеть морщинки вокруг глаз и губ, бледность и усталый взгляд. Несмотря на это, мамины голубые глаза пронзительно-нежно смотрели в мои. Она едва-едва заметно улыбалась. Я хлопала ресницами.
– Послушай, дорогая, я понимаю, что мы с отцом сейчас мало уделяем тебе время, но мы всё ещё любим тебя. Сильно-сильно. Слышишь? – Я кивнула. – Мы тебя никогда не оставим, мы будем с тобой рядом до самого-самого конца.
– Обещаешь?
– Конечно, маковка, обещаю.
Становясь старше, я знала, что родители – важные люди в стране, и рядом со мной они не могут быть всё время. Они оставались моими родителями при любых обстоятельствах, однако в детской душе всё равно зарождался страх, что рано или поздно мама и папа покинут меня окончательно, несмотря на обещания. Я хотела этого меньше всего на свете, поэтому при любом удобном случае ловила их взгляд, жест, прикосновение, чтобы оставить ощущение родительского присутствия как можно дольше.
Но сейчас очертания мамы начинали медленно расплываться, становились нечёткими, словно между нами из ниоткуда возникала полупрозрачная стена. Первые секунды это пугало, я пыталась выдавить из себя хоть слово, но от возрастающей паники голос пропал, хваталась за тёплую и мягкую руку, пока она тоже не исчезла. Поделать ничего было нельзя, и тогда меня охватил ужас: самое страшное произошло. Так хотелось закричать и разрыдаться! А яркий свет всё приближался, забирая родного человека с собой. Миг – и впереди осталась пустота.
***
Казалось, сейчас я открою глаза, и всё вокруг примет прежние очертания. Передо мной снова будет сидеть мама, чья улыбка светом озаряет каждый уголок окружающего пространства. Или папа, который опустит свою большую ладонь мне на плечо и скажет, что гордится мной. Но этого не случилось. Глаза-то я, конечно, открыла, только очутилась вовсе не среди океана подарков, а на огромном поле. И мне уже не шесть. Я не маленькая девочка, плачущая на груди матери из-за глупой обиды. Мне двадцать один.
Стоп, подождите, почему незнакомку я вообще назвала матерью? Откуда возникло это чёткое осознание родственной связи с женщиной, которую я впервые вижу? Будучи в странном видении, я остро ощущала связь между шестилетней, не по годам развитой девочкой и красивой женщиной, погружённой в дела,
Впервые за всё время пребывания в незнакомом месте я обратила внимание, что стою посреди огромного поля. Рядом ни леса, ни намёка на деревню, ни на дорогу с несущимися туда-сюда автомобилями, а только солнце, трава и я. Хлопая от удивления ресницами, я оглядела себя и землю под ногами. На мне кроме больничного халата на завязках ничего и не было. Голые ступни скрывала зелень, но я не чувствовала прохладу земли, только легкое щекотание стебельков. Чудеса какие-то!
Мы с моей настоящей мамой редко выбирались за город: дачей не обзавелись, а бабушка, к которой можно было бы приезжать на лето, умерла в мои десять. Я её не помнила. Мама только вскользь о ней упоминала, предаваясь по вечерам воспоминаниям о своей молодости. Я выросла в городских джунглях, вставала под звук гудящих и спешащих по делам машин, а не под громкое пение петуха, как мама когда-то. Деревенская жизнь была для меня чем-то далёким и нереальным, а теперь я оказалась посреди зеленого пространства не пойми где.
Всё-таки я решилась сделать шаг. Стоять и ждать у поля погоды – вариант, явно пахнущий проигрышем просто потому, что солнце сожжёт меня заживо. Поначалу я испытывала трудность: ноги совершенно не слушались и потому не двигались. Я ползла словно оживший, но не до конца растаявший камень. Усугублял ситуацию палящий жёлтый шар над головой, а вишенкой оказалось отсутствие ветра. Картинка перед глазами не менялась, и в какой-то момент даже показалось, что я так и стою на месте. Это напомнило мне сны, в которых я бежала и не бежала одновременно. После этого на чуть-чуть стало легче, я смогла расслабиться.
Не успела я выдохнуть, как странности вернулись с новой силой. С каждым пройденным метром в голове проносились безумные идеи и обрывки воспоминаний. Если в эту секунду я понимала их значение, то в следующую – уже не узнавала лиц, промелькнувших в сознании. Я чувствовала, как теряю ниточку с самой собой, мозг, пытавшийся восстановить утраченную мысль, казалось, запутывался ещё больше. Я не ощущала в себе опоры, из-за чего учащалось сердцебиение и становилось дурно. Это пугало. Могла бы остановиться, успокоиться, но продолжала идти, почему-то уверенная, что скоро дойду до разгадки. Во мне крепло ощущение, что в конце концов всё закончится. Ведь всё когда-нибудь заканчивается? Я вспомню. Только что я хотела вспомнить?
Троих людей я заприметила издалека. Как только на горизонте появились высокие фигуры, я тут же ускорила шаг, даже не думая о том, что это может быть мираж: я провела под палящим солнцем без воды и отдыха несколько часов. Хотя кого я обманываю? В любом случае меня нисколько бы не остановило, если всё оказалось плодом моего расплавленного воображения. Я шла и не обращала внимание на боль в ногах из-за треклятой травы, разодравшей ступни в кровь, на усталость и потерянность. Мне важно было поговорить с такими же, как и я. Но зачем? А это я забыла.