Я пришел убить хорвата
Шрифт:
— Так как же тебя зовут-то? — напомнил я хозяину о своем существовании.
Мужчина покосился на меня, потом оперся руками в стол и в упор уставился на меня.
— А ты что же, совсем меня не узнаешь, Константин Васильевич?
Вот те новости! Оказывается, мы знакомы?
— Не узнаю, — пришлось признаться.
Хотя теперь, после этих слов, и в самом деле почудилось мне в его лице, или в его глазах что-то знакомое. Да, теперь я определенно видел, что мы когда-то встречались. Но только где и когда?
Хозяин квартиры не обиделся, отреагировал на мою забывчивость вполне спокойно.
— Еще бы, — кивнул он. — Сколько лет прошло… Я — Шустиков, Константин, Саша Шустиков. Теперь признал?
Сказать, что я все вспомнил мгновенно, было бы сказать неправду. Я вспоминал постепенно, отдельные детали прошлого всплывали в голове то по одной, то целыми гроздьями — но только происходило это постепенно.
— Вон где довелось встретиться…
Сказанная мной фраза звучала глупо. Одно успокаивало: в подобных случаях большинство фраз звучит немногим умнее. «Сколько лет, сколько зим», «как тесен мир!», или «где же тебя носило все эти годы?» тоже не отличаются большой оригинальностью.
Между тем Саша уже выставил на стол бутылку.
— Ты как, употребляешь?
— А почему бы и нет?
— Ну, нет, так нет, — усмехнулся Шустиков.
Я тоже усмехнулся этой давно забытой шутке. Она была из репертуара моего старинного приятеля, Сереги Прыганова. И теперь, услышав эти слова, я почувствовал, как на меня откуда-то издалека дохнуло ностальгической волной. Снова надо мной висели крупные южные звезды, густо облепившие бездонный бархатный небосклон. Я тогда впервые услыхал слова из Корана «Клянусь звездой, упавшей с небосклона» или, другой вариант, «скатившейся с небес»… Я тогда еще думал, любуясь южным звездным небом, о том, что ТАКОЙ звездой, упавшей с ТАКОГО небосклона и в самом деле не грех поклясться.
Я вновь был там, в Афганистане, в кровавой кутерьме на окраине Герата. Я снова видел, как, окутавшись черным шлейфом солярного дыма, содрогнулся всем своим угловатым телом могучий БТР, налетевший на фугас. Как бросился спасать оглушенных пацанов Володька Кошелев. Слышал отборный мат, который доносился из эфира — это требовал помощи командир батальона, попавшего в окружение…
Сашка Шустиков что-то мне говорил. Кажется, я ему что-то отвечал. А сам был уже там, в своих воспоминаниях.
Задача, которую тогда перед нами поставили, была предельно проста. Вернее, чуть-чуть не так: задача ВЫГЛЯДЕЛА предельно простой. Формулировалась она примерно так: нужно было на своих боевых машинах прорваться в один из районов Герата и обеспечить возможность «зеленым» прочесать этот район на предмет наличия здесь душманов.
«Зеленые» — это афганские солдаты, которых мы так называли за цвет формы. Вернее, не так, местные сорбозы (солдаты) носили форму из серого шинельного сукна, а зеленое обмундирование было у их спецназа, однако мы привычно валили их всех в одну кучу и обобщенно именовали «зелеными». Правда, бытовало среди наших солдат, да и офицеров тоже, и другое обобщенное прозвище всех сорбозов — «мартышки» — однако я его не признавал. Я не признаю и не принимаю национализм и уж подавно расизм ни в каком их проявлении.
В подобных совместных операциях нам доводилось принимать участие и раньше. При этом мы прекрасно видели, что простые сорбозы в основном занимались только тем, что грабили своих же земляков и тащили все подряд — и только афганский спецназ мог хоть в какой-то степени считаться боевым подразделением. В отличие от тех же моджахедов, которых мы в те времена иначе как душманами или «духами» не звали, и которые и в самом деле являли собой грозную силу.
…Итак, мы должны были прорваться с юго-запада Герата в район Кандагарского рынка. И именно с момента, когда я получал задачу, начался новый для меня отсчет времени. Только об этом мне еще знать было не дано. И если бы я знал, если бы мог хоть в малейшей степени предположить, какой зигзаг начинает выписывать кривая моей жизни, даже не знаю, что бы я тогда сделал.
— Тебе все ясно?
Мой непосредственный командир, капитан Владислав Вологодский, глядел на меня требовательно, жестко. Под таким взглядом больше всего хочется вытянуться, козырнуть и бодро отрапортовать: «Так точно, все!» Однако мне озвученный им план решительно не нравился.
— Никак нет!
Такое в армии случается нечасто. Боевой приказ — дело святое, с ним спорить нельзя.
— И что же тебе тут непонятно?
Я попытался объяснить, показывая на разложенном полотне склеенной карты.
— Это тот самый случай, о котором говорят: «рассчитали на бумаге, позабыли про овраги»…
— Что ты имеешь в виду?
Владислав глядел на меня с прищуром, нехорошо глядел. А я, избегая его взгляда, старался смотреть только на красную, красиво оттененную, стрелу, которая пронзала беспорядочно разбросанные черные и коричневые пятнышки, перемеживающиеся зелеными островками и голубенькими жилочками, и утыкалась в то место, которое именуется Кандагарским рынком. Такие стрелы на карте рисуются карандашом и фломастером — в жизни, на земле, они окрашиваются алой кровью, бордовыми языками пламени, а оттеняются пылью разрывов и чадными шлейфами горящей солярки и резины колес.
— Вот смотри, — пытался я разъяснить суть ошибки, которую, на мой взгляд, допускал командир. — Тут ведь улочки узенькие, вдоль них — трехметровые дувалы. У меня тут всю технику пожгут… К тому же улочки все кривые, арыки… А на «зеленых» сам знаешь, какая надежда.
Владислав снизошел, хотя мог этого не делать. Он начал спорить, доказывать свою правоту.
— Ты все правильно говоришь, Костя, только упускаешь один момент. Суть в том, что прорыв начинается внезапно, неожиданно для «духов». Тебя прикрывает авиация, поддерживают танки и артиллерия… Пока душманы опомнятся, пока разберутся что к чему, пока изготовятся к бою, ты уже будешь на месте. Ну а там вся инициатива уже будет принадлежать тебе. Захватишь окрестные дома, займешь круговую оборону, артнаводчик и авианаводчик обеспечат тебе прикрытие — и сиди, покуривай, пока «зеленые» будут делать свое дело… Тогда тебе уже сам черт не страшен!.. Ты не дрейфь, Костя, все будет тип-топ.
Я в этом сомневался. Однако спорить не стал. Хотя бы уже потому, что видел на карте с красиво нарисованным решением, утверждающую резолюцию большого начальника. Значит, спорить сейчас равнялось плевку против ветра. Или пустому сотрясению воздуха. В конце концов, задача, которую предстояло выполнить моему подразделению, являлась частью общего замысла всей операции. А в таких случаях в голове военного человека всегда появляется спасительно-успокоительная мысль: наверно, есть в этом грандиозном плане еще что-то, чего ты, с высоты своих погон с мелкими звездочками просто не знаешь, не можешь знать…