Я пришел взорвать мир
Шрифт:
У него нет никаких документов. Он по-прежнему не помнит, кто он и откуда.
И снова появляется этот кто-то, быстро решает вопрос с паспортом и дает стоящий совет.
И Гордей идет в военкомат. Удивительно, как быстро здесь принимают на службу по контракту.
Служба идет легко. Учебка, строевая подготовка, полное подчинение приказам командира. Это – сродни игре, которой радуется уставшее по нормальному движению тело, а мозг, наконец, отключатся, как ненужный инструмент.
Гордей странным образом находит покой в этой суетливой
Все, что от него требуется – исполнение приказов. И Гордей четко следует этому принципу, находя в подчинении старшему по званию сакральный смысл и абсолютную ценность.
Он стреляет в людей. Потому что таков приказ. И сердце при этом бьется ровно, и совесть совершенно спокойна: по ту сторону враги, которые точно также могут подстрелить и его самого.
Все четко, ясно и не требует никаких объяснений.
Так было до сегодняшней ночи.
Вот, значит, как оно бывает – на этой Земле! Его, преступника, просто смешивают с местной человеческой грязью, не особо заботясь о его дальнейшей судьбе…
Но ведь был еще этот «кто-то»… Надо полагать, тот, кто контролирует исполнение наказания…
Гор напряг память, пытаясь вспомнить лицо своего «протеже». Не смог.
…Рассвет наступал со стороны перевала, и, словно приветствуя появление светила, со стороны таящей туманной завесы послышались одиночные выстрелы.
– Ну, вот, началось в колхозе утро… – задумчиво сказал Гор и сам себе удивился: подавленность, принесенная внезапным возвращением памяти, ушла вместе с ночной темнотой.
Он поднялся и направился к палатке, чтобы не прозевать утреннюю поверку – мероприятие в полевых условиях не столько формальное, сколько статистическое: командирам небезынтересно знать число оставшихся к утру бойцов. Ведь в этой местности из всех математических знаков основным является «минус», а главные числа в отчетах – количество потерь за истекший период времени.
«Странно, – думал Гор, уже лежа на койке, разглядывая рваную дырку от шальной пули в грязном брезенте. – Я спокойно рассуждаю об убийствах, словно для меня это действительно стало обыкновенной статистикой. Или, действительно, стало?»
Между тем, место отвращения и страха в душе заняло недоумение.
Да, он на Земле, планете-преисподней, в месте, из которого нет выхода.
Да, он уже подвергнулся губительному воздействию атмосферы этой планеты.
Но почему же тогда он больше не ощущает того ужаса, который, по заверениям всех, с кем он когда-либо говорил об этом, должен сопровождать здесь повсюду? Почему окружающая природа кажется вполне сносной, а люди – хоть и далекими от идеала, но, все же, отнюдь не мучениками адского пекла?
…Поразмышлять над этими глобальными вопросами не дали. В палатку тяжелым шагом вошел лейтенант. Был он крепок, коренаст, а загорелое, бритое лицо с крупными, но мягкими чертами внушало
– А ну, хлопцы, подъем! – негромко, совершенно не приказным тоном сказал он. – И побыстрее давайте: поступил новый приказ, пора приступать к исполнению.
Здесь не принято восклицать командным голосом, словно на плацу. Здесь просто работали и ценили подчиненных, каждый из которых в любую минуту мог уберечь тебя от смерти. Конечно, если ты стоящий человек, а не трусливый мясник…
Не открывая глаз, словно повинуясь программе, бойцы полезли с коек прямо в многослойный камуфляж и тяжелые ботинки.
«Как змеи, которые сбрасывают шкуру. Только эти наоборот – натягивают ее» – подумал Гор. Хмыкнул. Настроение снова вернулось к нему.
– Чему радуешься, Балагур? – хмуро поинтересовался лейтенант. – Сейчас проверим снаряжение – и снова полезем к черту в задницу. Там ты у нас побалагуришь…
Балагуром Гора прозвали еще в учебке. Видимо, за постоянную, неистребимую склонность к ерничеству, которая лезла из него даже в самые неподходящие моменты. Надо полагать, наследственность настоящего Мима не убить никакой амнезией.
Впрочем, последние несколько часов природное остроумие давало ощутимый сбой.
– Да я не радуюсь, лейтенант, – не переставая улыбаться, ответил Гор. – Просто погода хорошая. Жаль, что там, у черта в этой самой, полно тумана. И самое обидное: туман-то скоро выветрится, но «зеленка» останется…
– Заладил… – усмехнулся лейтенант. – Все, кончаем разговоры! Выходи строиться…
Гор все еще улыбался, но где-то внутри уже включилась программа отторжения всего окружающего. Гор привычно взял в руки автомат, но глаза его, глядящие на оружие, теперь отражали брезгливость и страх – словно было это не холодное равнодушное железо, а зловонная тварь, питающаяся падалью.
С того момента, как к Гору вернулось подлинное «Я», он не мог больше оставаться рядом с людьми, которые считали убийство рутинной, но вполне приемлемой работой.
Нет, он не считал тех же Михея или Митю грязными тварями, убийцами, которым, действительно, место лишь на проклятой древними планете. Он смутно чувствовал, что рожденное краткоживущим, не имеющим надежды на здоровую и полноценную жизнь, существо должно ощущать жизнь совсем не так, как он, наивно полагавший что у него впереди, по крайней мере, восемьсот этих местных, земных лет, лет, наполненных событиями, смыслом, целями и желаниями…
Гор судорожно сглотнул: снова подумалось – как стремительно вытекают из него жизненные силы, высасываемые ядовитой атмосферой, пожираемые микроскопическими паразитами, пропитывающими здесь все – и землю, и воду, и еду, и воздух… Сделал над собой усилие… и тихо рассмеялся.
Миму не подобает унывать. Даже идя на смерть. Ведь он – истинный Мим. Он должен играть до конца. Правда, он не придумал еще себе ту новую роль, которую придется играть здесь, на планете, которой отведена роль могилы для погребенных заживо.