Я пролил твой мохито в школьном туалете

Летуновский Алексей

"Объяснительная записка"

Утром тем я два часа, не двигаясь, стоял перед зеркалом и пытался не поверить, а, не поверив, рассмотреть то, как шея становится толще, а ухо уходит на затылок. И стоял бы, не веря и рассматривая, если бы не позвонил начальник ЖЭКа нашего и не пригрозил неаттестацией из-за моего утреннего загула. Поэтому я заторопился, а в снегах на улице вспотел. По прибытию в ЖЭК даже не подмигнул Ирисочке, милой работнице бухгалтерии, которой я делал ласковые знаки два года и семнадцать месяцев. Придумав добросовестное оправдание, я смело оделся в рабочий комбинезон и взял инструмент, а с ним и листочек с доски с адресом утреннего вызова, выданном доске начальником на планерке. А когда я добрался на трамвае до адреса по адресу и забрался на второй этаж в сложносочиненную квартиру, не

мог уверовать снова за утро своим глазам. Протечку в трубе чинил какой-то молодой, троеглавый, весназубый дилетант. А рядом с ним, ластясь как кот, вприпрыжку моргал начальник, смеясь оперным мотивом над каждой шуткой молодого. Я разозлился и подумал, что произошла ошибка, но слетевшая с меня кепка в полете шепнула сдвинувшемуся на затылок уху, что никакой ошибки нет. К тому же, дилетант молодой выпрямился в два метра, заметив меня, и, не поздоровавшись, потребовал муфту. Я его сразу не полюбил. На следующий день в зеркале я заметил, что за ночь у меня выпало семнадцать зубов, и язык стал весить больше, отчего рту казалось, что в нем мокрый кирпич. Целый день таскал ящик с инструментами за новеньким. Всюду он "я". Пенсионерам бачки он "сам" и лежаки пилить "без помощи, спасибо". Тьфу! А вечером я заметил, как он зашел в бухгалтерию. Я проследил за ним, забравшись под ковер и под ковром на цыпочках пролежав. Он беседовал с Ирисочкой! А после смены я увидел, как они пошли есть курагу в драмтеатр! На третий день дышать становилось тяжело и тяжело ходить. Кожа, я чувствовал, грубела, а нос расплылся по закопченному лицу и стал издавать неприемлемые звуки. Такие, что даже трамваи от меня шарахались. И ночь не спал я, вертелся все в постели, да горько представлял Ирисочку с... молодым, стройным... им. Решительно я разозлился и будто конский паровоз вломился в ЖЭК, а при входе в нем стояли молодой, Ирисочка и начальник, стояли и смеялись, пуская дым в гранитный потолок. Заметив меня, мой главный враг помахал и выкрикнул, улыбаясь в тридцать с небольшим зуба, он предложил выпить сегодня по поводу отсутствия вызовов на районе, а также поблагодарил меня за опыт, который я ему, якобы, передал. Но вместо того, чтобы расцеловать невиновного, я накричал на его волосы: "Так ты еще и опыт у меня украл, негодяй!". И начал бить и бить его руками, которые тут же превращались в грубые толстые трехпалые лапы. Одежда рвалась на мне, а пуговицы летели и в глаза начальнику, и в пупок любимой и нелюбимой Ирисочке и в уже не стройного, уже запуганного и зажатого врага. А когда пол задрожал под моим упавшим туловищем, я услышал возглас вахтерши: "Смотрите, бегемот!". Услышав возглас, я в остывшем порыве злости нащупал нервами большой, как мне казалось, палец левой, как мне казалось, руки, засунул его в пасть и стал надувать себя изнутри. А вскоре взлетел, пробил двухэтажный жЭк насквозь и от яркого солнца ослеп. Так я, скорее всего, оказался на крыше вашего отделения милиции, товарищ капитан. Прошу меня извинить.

"Сладкие вафли"

У заводской проходной стоял толстый лысый мужичок в усах, стоял и плакал. Три минуты назад он, еще счастливый, ехал в грузовом лифте на этаж в кабинет начальника цеха, а сейчас, тля да без работы, жевал носовые платки, один за другим.

Палящее майское солнце вскоре совсем высушило его слезы, а он, как ни старался, плакать вновь не мог.

– Глупое солнце! Жарко, очень жарко и скудно!
– заныл толстяк, его белая рубашка стала промокать от пота, а затем стремительно сохнуть от солнца.
– Пыль в глаза лезет, - продолжал он, тяжело дыша и сопя.
– Шум от проезжающих машин бьет по ушам. Кошмарно! Какое же я ничтожество, даже погода так велит.

Постоял он так, подумал, чем еще пожаловаться, да стал снова жевать носовые платки. Вдруг за нос его защекотал зеленый запах.
– Откуда это дурно так несет!- вскипел толстяк, зашевелив усами - Вот еще незадача! Мало увольнения тебе, что ли, Господи!- показал он кулаком на солнце.

Солнце вместо ответа блеснуло прямо на соседний через дорогу тротуар, на котором стояла и грелась синяя тоненькая, но фигуристая как ваза под окурки, барышня, а струйка зеленого запаха элегантно сочилась сквозь редкий как лес на воде поток машин к мужичку у проходной.
– Эй-эй, незадача! Из рекламы духов, чудовище, видимо!

Он, было, отвернулся и забыл про барышню, стал нашептывать круги про начальника цеха и несправедливость за долгие года службы охранником узких кладовых, но запах все сбивал его с волны самобичевания и тянул к себе. Минутами погодя, толстяк уже рассматривал барышню как голое тело в восковом музее.
– А шейка у нее ничего! Как у моей первой учительницы, шейка-то.

А чтобы запах не мешал, толстяк сунул носовые

платки в ноздри, в нос.
– Вот бы с ней узнакомиться!
– замечтал толстяк и тут же остепенился.
– Только эти, такие вот, Клары Тимофеевны, не заведут разговор с таким, как я. Посмотреть вот на мое пузо! Ужасное пузо! Из-за него я уже сто лет не видывал кончика своего кроссовка. Эх, бедный я, бедный. Безработная муха, утомительно бьющаяся в стекло и то больше пользы научному обществу приносит! Эх!

Еще несколько платков он застарался в рот засунуть да пожевать, но они не жевались, не суясь. То и дело толстяк пытался пробормотать что-то про полуденный зной, про мелкие проникающие мимо автомашины, но все мысли у него стали ведомы барышней. Тут он заметил, что и платков уже в ноздрях нет, и что запах стал не просто привычным, зеленым, а очень даже приятным, зеленым. И на момент, да на следующий момент, он взял, да и поверил вдруг в свои силы.

Решился толстяк и что есть мочи стал вдыхать пары зеленого. Барышня напротив зашевелилась, проснулась от отогревания и неудобно для себя сонно заклевала: "Что происходит? Куда... Kak?"

Не по воле своей, а по толстяка воле, барышня засеменила через проезжую часть, а толстяк вдыхал-вдыхал, сопел, плевался слюнями, которые тут же в воздухе испарялись восвояси. Пот шел с него градом, рожа его покраснела.

Ни с того ни с сего, редкий автомобиль ворвался в дорогу, засигналил панически. Толстяк остановился вдыхать и понял, что авто несется в барышню. Он опешил, что есть мочи неуклюже поскакал, дрыгая пузом, но успел и автомобиль врезался в него.
– Oй, - пискнул толстяк и посмотрел на ошарашенную барышню, скромно размещенную неподалеку от аварийного автомобиля.
– Я акробат, - заулыбался толстяк барышне. Она заулыбалась в ответ: "Вы спасли меня!"

Из авто выбежал атлетического искусства парень и стал помогать барышне подняться, с придыханием спрашиваясь о ее самочувствии.
– Нет!
– завопил толстяк.
– Ты не будешь антагонистом, нет!

Парень удивленно отошел назад, сел в авто, через раскорячки завелся, уехал на вокзал, снял последние деньги с банкомата, выпил чашку чая, уехал в столицу, заказал самый дорогой номер в отеле, одел халат, разрисовал лицо помадой и повесился.

Teм временем, барышня уже поднялась и стала разглядывать своего героя.
– Вы меня прямо поразили, ваша светлость.

Толстяк зашевелил уже седыми усами, застеснялся и зашаркал ножкой по асфальту.

– Обнимемся?
– замямлил он.

Барышня отодвинулась.
– Я бы с радостью, мой герой, но вы... вы такой акробат.

Она стала чертить круги пальцем вокруг его пуза. Только услышав это, толстяк решил: "А почему бы, собственно, и нет? Жены у него не было с начальной школы, с работы любимой уволили, тем более он сможет отныне защищать свое перфектум сокровище от атлетов своими акробатическими ужимками". И он нагло схватил барышню и обнял. В руках его барышня стала хихикать от щекотки, как сквозь масло, она стала просачиваться сквозь пузо толстяка, пока ее голова не оказалась на одном уровне с его головой. А она, собственно, не оказалась в его теле.

И тут же голова барышня нахмурилась: - Глупое солнце! Жарко, очень жарко и скудно! Пыль в глаза лезет, шум от проезжающей вдалеке автострады бьет по ушам. Кошмарно!

Голова толстяка ее перебила.
– Дорогая, давай отведаем сладких вафель! Тут неподалеку есть прекрасная столовая!

– Давай, - успокоилась голова барышни и нащупала где-то внутри носовые платки.

"T"eтя"

Прошел тот месяц, когда утки в городском пруду выходили на берег и крякали на прохожих, а иногда отрывали от себя ломоть перьев, стряпали ком и бросали в тех же прохожих. Тётя на работу пришла раньше на полчаса и теперь сидела, беззаботно замерзая, в полудреме на скамье возле ярко-серого сарая с выцветшим кирпичным словом "Оборудование". Мимо проходило, видимо опаздывая на небо и в спешке насвистывая, облако и нечаянно лягнуло Тётю за подбородок, отчего Тётя заёрзала и громко чихнула. Сама испугалась и испугала рядом сидящего мило похрапывающего накануне начальника с огромным золотым ключиком в руках.

– Опоздание!
– радостно захихикал начальник.
– На моих часах, Тётенька, ровно девять ноль пять! А что это значит?
– Это значит., - подхватила его Тётя, - Это значит, что смена моя кончится в пять ноль пять, а не в пять.

– Да-а-а, - заулыбался начальник.

Тётя вздохнула и отобрала у начальника золотой ключик. Перекинула свою черную сумку через правый толстый бок и увидела у пруда стаю лысеньких девочек, играющих друг с другом в балет. У нее заурчало в животе.

– Волосы привезти должны сегодня, - заметив девочек, сказал начальник.
– Тебе на новую метлу как раз.