Я росла во Флоренции
Шрифт:
Центр введения в экспрессию под руководством маэстро Косты располагался на улице Делла-Пергола по соседству с одноименным театром. Несколько элегантных комнат в центре города, из окон которых виднелся купол собора настолько близко, что, казалось, его можно потрогать. Но на улице Делла-Пергола проводились только занятия старших курсов. Чтобы попасть на них, надо было неопределенное количество лет ходить на первый курс. Когда маэстро считал, что ты созрел, он наконец переводил тебя на следующую ступень. Это могло произойти после нескольких месяцев занятий, а могло и вовсе не произойти, как в случае со мной: когда я приходила осенью после каникул, меня неизменно записывали на первый курс. Может быть, рядом с моим именем маэстро, словно член некой масонской театральной ложи, каждый год собственноручно писал "в духовной спячке", или сама секретарша, чей взгляд, поднаторевший за
Занятия нашего курса, который вел тот самый Джанлука, чье обаяние немного утешало меня в моих неудачах, проходили в блочном домишке в удаленном от собора и всех туристических достопримечательностей районе. Днем в этом домишке работала библиотека, ночью звучно шелестели листвою мы. Я ездила туда на велосипеде и так, вечер за вечером, год за годом, я привязалась к этому району, преодолев предубеждение против его дурной славы. Мне нравилось бесстрашно углубляться в этот парк с прямыми улицами и домами, похожими на домики фей. Я не знала, что он тянется еще на много километров, обнажая гораздо более обветшалое, а кое-где и откровенно убогое нутро, не знала, что у него есть история. Единственное, что я знала, — это его имя: Изолотто [48] . И оно мне очень нравилось.
48
Островок (ит.).
28. Нери Торриджани
Я не получала удовольствия на занятиях в Изолотто. Уж не знаю, училась ли я чему-то, совершенствовалась ли, но едва ли можно назвать приятным времяпрепровождением посещение унылого места, чтобы истязать там себя скучными упражнениями. Примерно в те же дни, в те же ночи толпы моих сверстников превращали сонный город в культовое место, собирая на берега Арно племя прожигателей жизни, рассеянное по всей Италии. Среди них — Нери Торриджани.
Я спрашиваю у него сейчас, как все это получилось.
Он смеется. Его лицо по-прежнему прекрасно, но теперь он носит кардиганы и велюровые штаны, безукоризненного кроя пиджаки, английские туфли.
"Все родилось из фильма "Что случилось с Беби Джейн?", — рассказывает он. — Я и Марко Куэрчи с ума сходили по Джоан Кроуфорд и Бетт Дэвис и черпали вдохновение из того способа жить и одеваться, рисуя свою первую коллекцию. Когда закончили ее, то так и назвали "Что случилось с Беби Джейн?". На улице Конти был комиссионный магазин, "Clochard", его держал парень по имени Эдоардо. Он и приютил нас у себя. Мы нашли ателье по пошиву карнавальных костюмов, оно называлось "Stukas", по фамилии двух сестер, работавших в этом ателье на улице Палаццуоло, напротив с "Space Electronics". Мы шили у них свои костюмы.
Мы были совсем молоды, и у нас не было "названых отцов". Но тогда молва распространялась сама собой. Точно не знаю, какими судьбами, но кто-то обратил внимание на одежду, выставленную в витрине "Clochard". В те годы рождался салон "Pitti Trend" — молодежное крыло "Pitti", и мы получили туда приглашение. У нас был свой стенд, и оттуда мы попали на "Milano Collezioni", потом был показ в Вене, участие в первом бьеннале молодых художников Средиземноморья в Барселоне. Мы дефилировали по Рамбле вместе с моделями, непринужденно демонстрировавшими эту страшно неудобную одежду, в полном восторге от собственного нахальства. Может, в школу во всем этом и не пойдешь, но для вечеринок в ночных клубах мини-юбки и платья с кружевами были нашей обычной формой одежды. Мы хорошо повеселились, но, когда нам предложили превратить игру в работу, мы пошли на попятную. Коллекции, заказы, сроки были нам не по плечу. Мы работали с остатками ткани, и если бы у нас попросили пятьсот мини-юбок, мы бы их, вероятно, сделали разными все до одной.
За "Что случилось с Беби Джейн?" вскоре последовала новая авантюра, которой мы дали название "Бопер". Это слово в лексиконе отвязной молодежи восьмидесятых означало "Роррег", заветный пузырек с сосудорасширяющим средством, который каждый из нас непременно носил в кармане [49] . В те годы мы нюхали "попперсы" без удержу, не знаю, как только выдержали наши сердца. Повышая давление и усиливая сердцебиение, это снадобье создает ощущение эйфории и дает прилив сил. Но эффект его длится лишь считаные минуты, поэтому во время разговоров мы частенько прикладывались к пузырьку с "Бопером". Само собой напросилось назвать этим словом наши тематические вечера в "Маниле".
49
Речь идет о популярных секс-стимуляторах (группы амилнитритов).
Полное название этой дискотеки в Кампи-Бизенцио — "Manila in the jungle"; снаружи ее украшали невероятные пластмассовые пальмы и надувные бассейны. Шел 1984 год, трэш еще не получил теоретического обоснования и общество его не принимало. В те годы он был синонимом дикости. Нас попросили заняться клубом, превратить его во что-то "актуальное", способное привлечь в Кампи-Бизенцио лучшую молодежь Флоренции.
Мы были чрезвычайно самонадеянны и высоко метили, так что наши бопер-вечеринки в "Маниле" стали опытом утонченного стиля. Если мы выбирали темой Древний Рим, то должны были представлять его по меньшей мере в духе Пазолини и Феллини. Так родилась вечеринка "Сатирикон" с потрохами животных, добытыми на скотобойне и раскиданными по полу. С настоящими окровавленными бычьими головами. Мы сделали вечеринку в духе военной поры под названием "È'а guera" (именно так, по-римски): вместо чеков за напитки вручали нечто вроде продуктовых карточек, на полу были навалены мешки с мукой, а из угощения подавали только безвкусные лепешки из каштановой муки, застревавшие в горле, да газировку, чтоб не подавиться. Еще одну вечеринку мы назвали "Первый бал" и явились на него в вечерних платьях. У меня было великолепное желто-канареечное платье с бантом, позаимствованное в Красном Кресте. На вечеринке "Санремо" можно было выступать на сцене. Я изображал Лореллу Куккарини [50] на заре славы. На мне была летящая мини-юбка, черная в белый горошек, и розовый топ. Впечатляющее зрелище.
50
Лорелла Куккарини — телеведущая, певица.
"Бопер" имел и свой фэнзин, "Эхо Бопера", служивший средством распространения бопер-философии. Рейтинги, гороскопы, любовная почта. Как Челентано двадцатью годами позже, мы делили мир на то, что связано с роком, и на то, что с ним не связано. Мы не знали жалости и любили кого-нибудь высмеять. Нашим противником был "Westuff", роскошный журнал, который делал Франческо Бонами. Но они там были более серьезны: чувствовалось, что они на десяток лет старше нас. А нам было нечего терять".
Я спрашиваю у Нери о Тонделли. У него все о нем спрашивают с тех пор, как в 1989 году вышли "Раздельные комнаты", пронзительная хроника трагической любви. Писатель, снедаемый горем из-за смерти друга, на последних страницах книги бродит по театрально-феерической Флоренции, препоручив себя сочувственным заботам старинного друга, Родольфо. Тот, чтобы стряхнуть с него апатию, устраивает для него ужин с двумя юношами, красивыми, умными и соблазнительными. Один из них, блондин с чувственным ртом и светлыми глазами, здорово смахивает на Нери.
"Я же говорю, мы были стервецами, — усмехается Нери. — Самонадеянными, юными, красивыми и заносчивыми. Тонделли был высокий, худой, далеко не Адонис. Хмурый и молчаливый. Он везде появлялся с Паоло Ланди, и нам они казались неприкаянной парочкой. Конечно, было забавно, что за тобой ухаживает настоящий писатель, печатающийся, признанный, который к тому же постепенно стал выходить за рамки писательства. Но в своей абсолютной юношеской неспособности к милосердию мы подтрунивали над ним, обходились с ним как с конфузливым взрослым, с ностальгией и желанием взирающим на ускользающую от него красоту".
29. "Рабы"
Быть художником — значит смело, как первые апостолы Христа, идти к язычникам и, пока беснующаяся толпа танцует вокруг огня, рубить головы их идолам.
В восьмидесятые главные движущие силы Флоренции — энтузиазм и незавершенность. Желание показать себя и смелость действовать. Несколько лет
город словно и не вспоминал о своем самом серьезном изъяне — о хромоте, которая всегда мешала ему бежать вперед, творить и мечтать. В те годы Флоренция словно освободилась от своего вечного чувства вины.