Я росла во Флоренции
Шрифт:
Она расспрашивает меня о моей книге. Я рассказываю, что речь в ней пойдет о Флоренции. А еще о том, что все началось с моего отца и со старой свадебной фотографии моих родителей.
6. "Non omnis moriar"
В 1895 году Бёклин приобрел виллу Белладжио под Фьезоле, где жил до конца своих дней и умер 16 января 1901 года.
Похоронен он был на евангелическом кладбище Дельи-Аллори на улице Сенезе. Оно столь же необъятное, сколь компактно английское кладбище. Кажется, оно будет и дальше разрастаться, пока будет кого хоронить. Чем больше ты отдаляешься от центра, тем проще становятся могилы. Последние — лишь земляной холмик с крестом. Но больше всего поражает здесь пустота.
Походив по кладбищу Дельи-Аллори, я выяснила: вот уже примерно тридцать лет, как мужчин
18
Хороший тон (фр.).
"Non omnis moriar" написано на надгробном памятнике создателю "Острова мертвых". Как над входом в мастерскую Ринальдо Карниело. Уходит ввысь широкий ствол колонны, на которую водружено подобие кадильницы.
По адресу улица Ариосто, 16, сразу за Порта-Сан-Фредиано, расположено монументальное еврейское кладбище. Это уже Diladdarno, то есть левый берег реки. На расстоянии нескольких метров по воздуху от американского консульства. Открыто оно только в первое воскресенье месяца, но стоит попытаться туда попасть. С трех сторон его окружают дома, над ним витают ароматы котовника и дикой мяты с тонким запахом, которая идет в грибные блюда. Она растет здесь, никем не саженная, пробиваясь меж беспризорных львиных лап. Надгробия кривые и покосившиеся, кажется, они выросли из-под земли и потом подвяли с одного боку. Выделяется несколько монументальных склепов, в том числе часовня семейства Леви пирамидальной формы, как египетская гробница. Открытое в 1777 году, кладбище действовало до 1870 года. Теперь имеется другое, в районе Рифреди.
Странная у нас привычка снова делиться после смерти по религиозному признаку. Города больше не имеют продиктованной религией географии. Мы живем, перемешавшись друг с другом, но нашим телам суждено покоиться по отдельности. Именно когда нам следовало бы во всем уравняться.
Я долгое время прожила рядом с английским кладбищем. В детстве хотя бы раз в день проезжала мимо него на велосипеде. Мне нравился этот островок. Я не могла уразуметь, что это за место, его название мне мало что объясняло. Нигде больше не было французского или немецкого кладбища.
Пока я не начала писать эту книгу, я сюда ни разу не заходила. У меня было ощущение, что на него лучше смотреть с дороги, пока стоишь на светофоре. Оно представлялось мне камеей в дорожной оправе, ювелирным украшением, оставленным здесь неведомым великаном. Снизу оно всегда казалось совершенно безлюдным, и это мне очень нравилось. Быть может, из-за его овальной формы, из-за расположения между двумя дорогами с оживленным движением. Но я никогда не задумывалась о том, что у опоясывающей его ограды где-то есть ворота и что они могут быть открыты. Для меня это было место обитания мертвых, да к тому же англичан. Так далеко от моей жизни, что трудно себе даже вообразить.
Моя самая любимая подруга умерла, когда мы обе были детьми, ее похоронили на кладбище Сан-Миньято. Позади самой красивой в мире церкви, которая открывается взору из любой точки города, стоит только поднять глаза. С мостов ночью она виднеется рядом с луной, между деревьями. Но кладбище то не такое красивое. То есть может быть и красивое на некоторых участках. Но когда я ходила проведать подругу, оно мне казалось кошмарным — не столько из-за горьких ощущений, сколько из-за царящих там тесноты и беспорядка. Могилы расположены вплотную одна к другой, и на них вперемешку висят гроздья живых, пластиковых и засохших цветов. Я ненавидела эти тесно стоящие плиты и лица с фотографий, которые, казалось, косились на соседей недобрым взглядом. Я представляла, как покойники пихаются локтями в наше отсутствие. Или, пользуясь моментом, пока никто их не оплакивает, раздвигают плечи, подталкивают друг друга, чтобы отвоевать себе побольше места. Первое время я не раз принималась плакать на
В 1798 году английский экономист по имени Томас Роберт Мальтус опубликовал книгу под названием "Опыт о законе народонаселения", в которой основной причиной нищеты указывал тот факт, что население растет быстрее, чем средства к существованию. В частности, если численность населения растет в геометрической прогрессии, средства к существованию увеличиваются лишь в арифметической прогрессии. Демографический рост может при этом сдерживаться с помощью естественных подавляющих факторов, таких как войны, эпидемии, голод, или с помощью превентивных факторов, таких как нравственное воздержание. Последнее, к которому Мальтус призывает всех людей и в особенности бедняков, заключается в добровольном ограничении рождаемости посредством отказа от брака. Мальтус предлагает принять все меры к снижению рождаемости и отменить “закон о бедных", поскольку благотворительность лишь поощряет рост населения. Я тоже думаю, что нас слишком много. И не понимаю, почему в числе всевозможных мер по сдерживанию кризиса природных ресурсов нельзя опираться и на снижение рождаемости. Это табу, которое одинаково распространяется и на восток, и на запад, на все религии. И все же из всех страданий, которые приходится выносить человечеству, не родиться — не самое тяжкое.
Приходят на ум слова Марианджелы Гуалтьери:
Я прошу мужества, чтобы уметь отступиться, мужества каждого отрекающегося, каждого воздерживающегося и не спящего, высшего мужества не делать, не говорить, не иметь, не знать. Мужества "не", вот чего я прошу. Не, не, не: какое прекрасное слово это "не". [19]7. Бебиситтер
19
Из сборника "Без пыли, без веса" (2006).
В шестидесятые годы вместе с первыми моделями ребенка эпохи потребления рождался и миф о девушках au pair. Целое поколение цветущих барышень ехало из Северной Европы или с юга Италии, чтобы учиться во Флоренции, Риме, Болонье, Милане. Присмотр за избалованными и невротичными детьми (хотя их неврозы, как мы уже говорили, были самыми примитивными) представлялся самым простым способом оплатить обучение в университете или выучить наш язык. Десятки тысяч итальянских отцов подвергались нешуточному испытанию: мини-юбки, вытянутые на диване стройные ноги, вечно незапертые двери ванных комнат. Старшие братья тоже, а иногда и младшие. Один приятель взволнованно рассказывал мне о своей восхитительной сексуальной инициации в возрасте двенадцати лет меж игривых бедер английской au pair, проводившей каникулы на острове Эльба. Интрижку раскрыли его родители и поспешно отослали барышню на родину. Многие из нас в шестидесятые годы внезапно прервали изучение английского по причинам, которые тогда казались нам таинственными, но которые позволили целому поколению мужчин с завидной непринужденностью пройти посвящение во взрослую интимную жизнь.
Я была белокурой, полной и неуклюжей. И я была и остаюсь женщиной, то есть при делении мира меня следовало бы отнести к тем, кто учит, а не к тем, кто учится. Женщины, как говорят, являются хранительницами секретов секса. Благодаря таинственной генетической наследственности знание это изначально заключено в их теле. Не знаю, не знаю, мне кажется, что я отношусь к третьей категории людей, не различающей мужчин и женщин: тек, кто ничего не знает. Ничегошеньки, а если знает, то быстро забывает. Мой привычный кошмар — это что кто-нибудь попросит меня с ходу ответить, кто нынешний президент Итальянской Республики или кто автор "Энеиды". Я ничего не знаю и не могу ничему научить — какие уж там секреты секса. Но я знаю, что есть женщины, способные на это, и все мы, эротико-сентиментальные аутистки, должны каждый день возносить им хвалу.