Я росла во Флоренции
Шрифт:
Звучит чуть ли не как похвала, но это ненормально. Не то чтобы я собиралась объявить крестовый поход в защиту порционной пиццы. Как и все, я тоже считаю, что противни с засохшими ошметками артишоков и одиноким кусочком прошутто наводят тоску. А уж когда пиццу тебе разогревают, она совсем пересыхает, а моцарелла обжигает, как расплавленный свинец. Но пицца — это индикатор. Во Флоренции рынок фастфуда застрял в шестидесятых годах, если не считать "Макдоналдса", который стремительно влетел в этот мир, не спросив позволения, и мягкое приземление ему обеспечили пухлые пачки зеленых купюр. Остальные новшества были задержаны часовыми бог знает на каких блокпостах.
Потому что у Флоренции буквальные отношения со своими ресурсами. Как в семье Делла Роббиа. Пусть даже один из сыновей или племянников не имел к тому ни малейших способностей, он все равно был обречен смешивать порошки, обжигать формочки. Никуда ему было не деться от гончарного ремесла.
Вот и город так же. Он не умеет пользоваться своими богатствами. Если турист голоден, город сует ему бутерброд. Как детям бедняков в летних лагерях или в начальной школе. Естественно было бы предположить,
Например, в 1995-м R.Е.М. возили с собой сумасшедших молодых людей, которые играли потрясающую музыку, они назывались "Radiohead". Став со временем знаменитыми, "Radiohead" выступали и во Флоренции. Дважды: в 2000 году на площади Санта-Кроче и в 2003-м на площади Микеланджело. Меня там не было. Я уже жила в другом городе, но это слабое оправдание. На самом деле я прозевала все значительные события, которые только были доступны человеку моего поколения, даже когда они проходили у меня под окнами. Я не приняла участия ни в одном из эпохальных эпизодов, которыми отмечены судьбы итальянцев с шестидесятых годов и до сего дня. Почему, я и сама не знаю. Вероятно, из-за природной нелюбви быть в центре событий, вызванной недостатком смелости. Мне всегда с трудом удавалось идти в ногу со временем. Скажем так: я испытываю искреннюю зависть к тем людям, чьи запечатленные на фотографиях лица воплощают пресловутый "дух времени". Я с тоской в сердце думаю об обнаженной груди девушки, сидевшей на плечах у юноши в толпе манифестантов Парижской весны. Образ, который, как выяснилось позднее, был насквозь искусственным, поскольку лукавый художник, по его собственному признанию, использовал для съемки модель. Но это не имеет значения. Или вспоминаю парня перед танком на площади Тяньаньмэнь, сорокалетних "джи-ротондисти", взявшихся за руки вокруг Дворца правосудия в знак протеста против закона Чирами [9] , "панинари" на своих мотороллерах в пуховиках "Moncler" [10] , девушек в пирсингах и татуировках из социальных центров [11] . Я ровным счетом ничего не воплощаю. Может, оттого и пишу книги — чтобы заново, в свою пользу, выстроить иерархию событий.
9
Речь идет о движении общественного протеста, развернувшемся в 2002 г. против политики правительства С. Берлускони и, в частности, против скандального закона Чирами "об обоснованных подозрениях", затруднявшего судебное расследование деятельности премьера. Десятки тысяч людей, взявшись за руки, окружали "хороводом" (ит. girorondo) объекты общественного достояния, находящиеся под угрозой.
10
Панинари — молодежная субкультура 1980-х родом с севера Италии (название — по месту тусовки в Милане, в окрестностях бара "Аль Панино"). Для нее характерна аполитичность, поверхностность, гедонизм, консумизм (отсюда — приверженность стильным маркам в одежде, в том числе "Moncler").
11
Социальные центры — это самоуправляющиеся молодежные ассоциации, как правило, ультралевой или ультраправой ориентации, а не структуры помощи малоимущим, как можно было бы подумать.
Так вот, буквализм Флоренции по отношению к себе самой, возможно, основная причина, почему ей сегодня трудно рассказывать о себе. Как я говорила, в силу своей необъяснимой инертности этот город — как красавица, пользующаяся своей красотой, только чтобы быть красивой. Как заколдованный механизм. Эта наклонность, как мне кажется, и придает ей тот застывший и запыленный вид, из которого прочь бегут таланты; они уступают место другим, приезжающим извне и поселяющимся в роскошных резиденциях на центральных улицах, а сами увозят с собой вдохновение, ничего не оставляя взамен. Словно испытывая аристократическое презрение к экономике как таковой.
Странный парадокс. Флоренцию, город купцов, часто клеймят как "город на продажу", как огромную витрину. И так оно и есть, но беда в том, что этот город продает только сам себя, как в кошмарной игре зеркал. Но ни Флоренция, ни ее образ, которым она торгует вразвес, не стареют. Словно Дориан Грей наоборот, Флоренция, пожирая саму себя, в конце концов отравилась. И вступила в дьявольскую эндогамию, заведомо бесплодную.
Стоя перед галереей Ринальдо Карниело, я замечаю рядом двух девушек, которые рассчитывали попасть внутрь. Я уж и так чувствовала себя сумасбродкой: надо же было прийти холодным субботним утром в этот укрывшийся от красоты уголок и выпрашивать искусства, другого искусства. А нас, оказывается, трое! Наперекор городу три человека хотят видеть работы Ринальдо Карниело, к которому я и раньше испытывала бесконечное уважение, а теперь и подавно. К нашему сожалению, галерея, как и весь особняк, была на реставрации. Слегка приуныв, мы разъехались в разные стороны, каждая на своем велосипеде. Вот бы узнать, почему во Флоренции даже велосипед не становится знаком прогресса. На ум приходят скорее параллели с Лидо-ди-Равенна, чем с Амстердамом [12] . Уверена, что, если спросить у американца, кто такой флорентийский монстр [13] , тот ответит, что он спал в Барджелло [14] и сожрал Беатриче Портинари [15] .
12
Все побывавшие в Амстердаме не устают восхищаться тем, что местные жители поголовно передвигаются на двухколесном транспорте. В Лидо-ди-Равенна, как и во множестве других курортных приморских городков, взятый напрокат велосипед — лишь спутник недорогого летнего отдыха.
13
Автор нескольких парных ритуальных убийств, державший в страхе Флоренцию в начале восьмидесятых.
14
Барджелло — бывшая тюрьма во Флоренции, ныне художественный музей.
15
Беатриче Портинари — легендарная муза флорентийца Данте.
4. Английское кладбище
Минуя другие дома художников, выходишь на площадь Донателло. В отличие от других площадей, размыкающих встречные потоки кольца бульваров, она имеет неправильную форму. Бульвар не делит ее пополам, что было бы естественно. На островке в центре площади расположилось так называемое "английское кладбище". Небольшой сквер с гигантскими каменными коринфскими капителями, поставленными на землю, словно инсталляции Пино Паскали, расположится сбоку. Он кажется противовесом, который удерживает на месте маленькое кладбище. Словно оно остров.
Протестантское кладбище, именуемое "английским", находится в собственности Евангелическо-реформатекой церкви, следовательно, юридически оно швейцарское. До его основания в 1827 году — extra moenia, "за городскими стенами", как предписывал декрет Наполеона, — протестантов хоронили в Ливорно [16] . В этом месте располагались городские ворота Порта-а-Пинти, возведенные Арнольфо. За ними располагался монастырь ордена джезуатов, насельники которого занимались изготовлением витражей — по сути своей картин из стекла, "pinti".
16
12 июня 1804 г. Наполеон, находясь в своей резиденции в Сен-Клу, издал декрет, регламентировавший похоронную сферу. В целях оздоровления санитарных условий в городах кладбища было предписано устраивать вне городских стен, а надгробия следовало ставить всем одинаковые, ибо перед смертью все равны. Разумеется, распространение действия декрета на Италию вызвало резкое неприятие со стороны итальянских интеллектуалов от Фосколо до Пиндемонти, воспринявших его как посягательство на память о прошлом.
Холм, где расположено английское кладбище, был включен в хитроумные планы Микеланджело по укреплению фортификаций Флоренции накануне осады 1529 года. Когда в 1827 году правительство Великого герцогства отвело эту землю под кладбище, проектировать его поручили архитектору Карло Райсхаммеру, австрийцу по происхождению. Он был тогда очень молод — каких-то двадцать два года. Позднее он стал любимым архитектором Лотарингского дома. Именно ему принадлежит проект церкви Св. Леопольда в Фоллонике. Это "биомеханическая" церковь, построенная по традиционным канонам, но с включением чугунных элементов: притвор (колонны, крыша и решетка ограды), окно-роза над входом, апсида, верхушка колокольни и кое-что в отделке интерьера. Из чугуна отлиты и парадные ворота бывших литейных заводов Ilva. [17] Работы по обустройству английского кладбища не бросаются в глаза; павильон, единственная достойная упоминания здешняя постройка, был возведен позже. Учитывая предпочтения зодчего, можно предположить, что он вообще ограничился установкой чугунной решетчатой ограды, опоясывающей всю территорию кладбища.
17
Литейные заводы Ilva также расположены в Фоллонике — старинном центре металлургии, перерабатывавшем руду с Эльбы.
Первыми здесь нашли упокоение швейцарцы и англичане. Швейцарцы, в основном из Энгадина, были почти сплошь предпринимателями по части ресторанного дела. "Иль Паноне" на улице Пор-Санта-Мария принадлежал Фентам, а семейство Витал владело "Эльветико" в Борго-дельи-Альбицци. Швейцарскими были, разумеется, и "Эльветикино" на Соборной площади, и "Каффе дельи звиццери" на площади Санта-Кроче, а также кафе "Джилли" на улице Кальцайуоли. Швейцарцем был Джован Пьетро Вьессе, человек культуры, но тоже в прошлом коммерсант. Переехав во Флоренцию, он решил открыть литературный кабинет, где можно было найти итальянские и иностранные книги, журналы, газеты. Однако в читальный зал пускали только мужчин. На это в шутку сетовала Элизабет Барретт Браунинг. Издания охраняются драконами, говорила поэтесса, как золотые яблоки в саду Гесперид.
Элизабет прожила свою жизнь во Флоренции. До этого, пока она не вышла тайно замуж за поэта Роберта Браунинга, ее существование было ограничено стенами комнаты, где отец держал ее узницей, защищая от неведомых болезней и мнимых опасностей. Сорокалетняя Элизабет, которая уже была известной поэтессой, несмотря на затворническую жизнь, однажды получила письмо от того, кому суждено было стать ее мужем, с выражением восхищения и любви к ее поэзии. Элизабет и Роберт тайно обвенчались и уехали в Италию. Они задержались в Пизе, но скоро обосновались во Флоренции, на площади Сан-Феличе, в том Доме Гвиди, который станет свидетелем творчества их обоих. Когда жена умерла, Роберт вернулся в Англию вместе с сыном Пеном. Элизабет похоронена на английском кладбище.