Я – Сания: история сироты
Шрифт:
Я продолжала молча на нее смотреть. Если признаюсь, другие воспитательницы накажут так, что в полосах будут не только ноги. Змеиное платье сделало несколько шагов в сторону спящей Ани. На ее бледных, не умещающихся в кроватке ногах краснели точно такие же полосы.
– Не похоже на ремень. – Воспитательница обернулась ко мне.
Я отрицательно мотнула головой. Не могла ничего сказать. Только сжалась в комок.
– Значит, скакалка. – Она не злилась, не повышала голос. – За что же вас наказали?
– Твое-то какое дело? – В дверях возникла наша воспитательница.
Всклокоченный ежик. Красные глаза. Помятое лицо и плотно сжатые губы. В звуках ее голоса ощущалась угроза. Я слышала, что она на нас злится.
– Две девочки не умещаются в кроватях, – спокойно сказала новенькая.
– Заколебали! – Толстая шумно задышала. – Опять ноги в проход выставляли, бессстолочи?!
– Они ни при чем. – Я только сейчас с ужасом поняла, что новенькая пытается нас защитить.
Я смотрела на нее в панике. Зачем это все?! Не надо! Будет только хуже.
– Дылды! – Наша воспитательница заводилась все больше.
– Они не виноваты, – строго повторила новенькая, – кровати малы.
– Учишь их уму-разуму! – Она не слышала.
– Как учишь? Скакалкой?
– Чтоооо?! – вскинулась белобрысая.
– У детей на ногах красные полосы. Не надо делать вид, что это не твоих рук дело.
– А ты кто такая? – Наша воспитательница начала наступать. – Без году неделя работаешь! Морали пришла читать?!
– Детей бить нельзя.
– Ха! Своих родишь, потом поговорим. А пока помалкивай.
– Есть цивилизованные методы воспитания.
Я спряталась от страха под одеяло, но даже сквозь толстую ткань чувствовала электрические разряды, которые носились по спальне.
– Это тебя в твоих институтах учили? – Воспитательница оперлась о мою кровать. – Так и возвращайся туда! Чего к нам-то приперлась, говно разгребать?
– А это уже мое личное дело.
– Вот, так и скажи, – воспитательница неожиданно рассмеялась, – родить не можешь! Решила себе ребеночка присмотреть? Плавали, знаем.
– Не сметь!
– Ладно тебе, – она примирительно зевнула, ее ярость словно рукой сняло, – дело житейское. Я сто лет тут работаю. Всегда наказывали, а как же иначе? И ты через полгодика по-нашему запоешь.
– Да я…
– Не то что ремня дать, – она даже слова вставить не давала, – через пару месяцев будешь мечтать убить этих ссунов и срунов!
Я услышала стремительные шаги и громкий хлопок – дверь спальни с размаху влетела в косяк. От резкого звука вздрогнули и проснулись дети, которые умудрялись спать, пока женщины переругивались. Многие от испуга завели тоскливое «Аааааа».
– Началоооооось, – белобрысая пошла по рядам, засовывая руку под каждое одеяло, – кто обоссался за ночь? А ну, признавайтесь, бесссстолочи!
Пока ко мне приближалась угроза, я трясущимися от страха руками сгребала под собой мокрую простыню в комок. Запихивала ее под колени. Накажут. Снова накажут!
– Пороть их нельзя, – ворчание продолжалось, – да что им сделается?! Я родных-то луплю, как сидоровых коз, только лучше становятся…
На следующий день в нашу спальню пришли рабочие. Не говоря ни слова, отодвинули одну кроватку от стены и вынесли вон. А на освободившееся место поставили огромную, двухъярусную кровать. Мы никогда в жизни ничего подобного не видели! Раскрыв рты, все малыши в группе наблюдали за их работой.
– Чего вы тут жметесь? – Воспитательница с оленьими глазами подтолкнула нас с Аней вперед. – Идите уже! Это теперь ваша кровать.
Мы смотрели на нее в изумлении и не смели пошевелиться.
– Готово, хозяйка, – доложил рабочий, – укладывайте.
– Спасибо!
Как только мужчины вышли, нас с Аней грубо дернули за руки, подтаскивая к шкафу с чистым постельным бельем.
– Что замерли, дылды? – Воспитательница вложила каждой из нас в руки по простыне, пододеяльнику и наволочке. – Стелите!
Мы старались все удержать, ничего не уронить.
– А ты, – я почувствовала железную клешню на своем плече, – еще раз обоссышься, убью!
Воспитательница предостерегающе тряхнула меня за плечо и отпустила. Завороженная невиданным зрелищем, я медленно двинулась к кровати. Аня уже ползала по верхнему ярусу, старательно разглаживая по матрасу простыню.
Во время тихого часа я долго не могла пристроиться на новом месте – крутилась с боку на бок, наслаждаясь простором и тем, что кровать бесшумная. Не то что старая клетка, которая скрипела при малейшем движении. Я заглянула под кровать и обрадовалась: между полом и матрасом не было свободного пространства, оно оказалось закрыто. Значит, они больше не смогут класть меня голой под кровать! Проверяя длину матраса, я вытянулась во весь рост. Ноги умещались целиком, и еще оставалось место. Это было необычно. Удивительно. Я полежала немного, наслаждаясь новой позой, а потом невольно подтянула колени к подбородку и свернулась в клубок.
А ту воспитательницу, змеиное платье, я больше не видела никогда. Даже не думала о ней.
Время шло. Весна сменяла зиму, а осень – лето.
Хотя тогда мы не различали времен года: когда падает снег, а когда набухают почки? Когда зреет урожай, а когда облетают листья? Этому нас никто не учил. Зато мы хорошо усвоили, что будет, если случайно пролить компот или испачкать одежду. Ослушаться взрослых или задать вопрос. Мы существовали в пространстве, где правили страх и режим. Ни на мгновение мы не отступали от заученного распорядка. Встали с кроватей. Одежда, туалет, каша. Сходили на прогулку. Телевизор, суп, пижама. Легли спать в тихий час. Горшок, молоко, телевизор. Столовая – спальня. Столовая – спальня. Столовая – спальня. Столовая – спальня. Вся наша жизнь проходила в двух комнатах. Никаких отклонений от графика. Ничего нового день за днем. Даже сесть на горшок нельзя было, когда вздумается. Сегодня я понимаю, какой это ужас – существовать без возможности реагировать на потребности своего тела. Терпеть, терпеть и терпеть. Подавлять естественные желания настолько, чтобы перестать их ощущать – «взрослые знают лучше». А тогда никакой другой жизни просто не представляла. Ничто не прорывалось извне в нашу отрезанную от мира параллельную реальность. Одни и те же зеленые стены. Одни и те же лица. Одна и та же еда. Один и тот же ужасный фильм. Все время, что я жила в доме ребенка – с 1992 по 1998 год, – по телевизору шла «Санта-Барбара».
– Все за столыыыы! – командовали вечером воспитательницы.
Мы уже знали, что нужно быстро сесть за пустые столики в игровой, которая по совместительству была нашей столовой и кинозалом. Каждый день в одно и то же время мы занимали каждый свое место и умолкали. Убедившись, что дети наконец замерли и не шевелятся, воспитатели включали телевизор. Они садились в кресла спиной к нам и прилипали к экранам, откуда на нас выплывали бесконечные арки. Мы старались не шуметь и не подавать признаков жизни, хотя неподвижное сидение перед телевизором было пыткой. Зато воспитательницы замирали в блаженстве – целых сорок пять минут счастья с Иден, Келли, Крузом, Си Си («Что тут смешного? Бессстолочи!»).