Я – Сания: история сироты
Шрифт:
Они ускользали из своей проклятой жизни в экран. А мы оставались в своей, умирая от желания подняться с жесткого стула и вернуться на коврик. Но было нельзя.
У меня перед глазами даже сейчас, хотя я уже взрослая и детство осталось далеко позади, плывут бесконечные арки…
Нас мучили «Санта-Барбарой» изо дня в день целых шесть лет. И, хотя я не помню ни единого слова из бесконечных речей героев, не могу пересказать ни одной сюжетной линии, жгучая ненависть ко всем этим Келли, Си Си и Крузам есть до сих пор. Как и ненависть к дому ребенка.
Глава 7
Лечение
Я лежала с открытыми глазами и разглядывала фанерное дно верхнего яруса. На нем просвечивали коричневые очертания сучков, проступали круги старого дерева. Можно было часами смотреть и находить новые изгибы, тени, которые рассказывали свои истории. Я видела извилистые дорожки, а вокруг них – деревья. И маленькие домики, в которых наверняка жили какие-то люди. Но я больше не хотела людей. Не хотела, чтобы они были в моей жизни и даже в тех картинах, которые я видела в своем воображении.
Я давно приучилась просыпаться раньше всех. Уже ничего не могла поделать с собой – к утру всегда оказывалась мокрой. Воспитатели, чтобы я не писалась ночью в кровать, не давали мне пить за полдником и за ужином. Несколько раз за ночь будили и сажали на горшок. Ругали, наказывали, били ремнем. Ничего не помогало. Просто я была плохой, вот и все. И чем больше страха скапливалось во мне, тем чаще я мочила постель. Дошло до того, что моя простыня и пижама постоянно воняли мочой. Когда взрослые не замечали этого, я снова и снова ложилась спать в мокрую постель. Когда замечали, мне же было хуже.
В тот день рано утром скрипнула дверь, воспитательница вошла и остановилась возле нашей с Аней кровати.
– Одевайся! – коротко бросила она, наклонившись ко мне.
Она была чем-то возбуждена и не обратила внимания на то, что я лежу мокрая от пят до ушей. Стараясь не шуметь, я стащила с себя влажные пижамные штаны, следом кофту, стала натягивать трусы и колготы.
– Быстрее! – приказала она.
Как только я надела через голову платье, меня дернули за руку.
– Обувь, – прохрипела воспитательница и отчаянно зевнула.
Я заметила, что, несмотря на такую рань, губы у нее уже накрашены, а оленьи глаза подведены. Неужели снова приехали гости?! Я быстро надела чешки – не хотела добавлять раздражения, возясь с застежками сандалий, – и вылетела вслед за взрослой, ведомая ее сильной рукой. Она тащила меня вверх по лестнице, схватив за запястье. Я во все глаза смотрела под ноги, чтобы не споткнуться, перебирая ступени со скоростью взрослого человека. Наконец мы остановились перед дверями медицинского кабинета. За окошечком белой двери, завешенной пеленкой, было темно. Воспитательница провела рукой по длинным каштановым волосам, улыбнулась и постучала. В окошечке вспыхнул свет.
– Можно? – Она тихонько открыла дверь. – Девочку привела вам показать.
– Что же так рано? – протрубил из глубины кабинета мужской голос.
– Потом времени не будет, в семь у детишек подъем!
Доктор, щурясь, вышел из-за ширмы. Он был огромным, до потолка. Чтобы заглянуть ему в лицо, пришлось бы запрокинуть голову. То ли мне показалось, то ли я действительно услышала сдавленный вздох воспитательницы, которая стояла позади меня. Я изумленно разглядывала мужчину – растрепанные волосы, грубое лицо, щеки, покрытые жесткой щетиной.
– Что с девочкой?
– Эээ, – она на мгновение замялась, а потом резко подняла мою правую руку, – у нее опасные красные пятна!
– Раньше их не было?
– Нет!
Зачем воспитательница соврала, я не знала. Эти пятна на правой руке были у меня всегда. Кто только не пытался отмыть мне руку – терли и мылом, и мочалкой, скребли чуть ли не до крови. Она и сама это делала.
– Таааак… – Доктор взял со стола очки и нацепил их на нос.
– Это какая-то инфекция, – шепотом сообщила она, – представляете, если все заболеют?! Что нам тогда с ними делать?
– Отставить панику. – Врач одним точным движением выдвинул из-за стола стул, сел и склонился над моей рукой.
– Вам легко говорить, – воспитательница незаметно подобралась поближе и прижалась грудью к плечу великана, – а у меня тридцать детей!
– А у меня сто пятьдесят. – Он повел плечом, словно желая избавиться от непрошеного соседства, и, аккуратно нажав на красное пятно, спросил меня: – больно?
Я хотела ему ответить, почему-то почти не испугалась этого незнакомого человека, такого лохматого и большого, но не успела даже рот открыть.
– Да! – выпалила за меня воспитательница.
– Простите, – голос врача изменился, – я спросил у ребенка, а не у вас.
– У кого?! – Она выпучила глаза и непонимающе уставилась на него.
– У ребенка, – он старательно повторил, – у вашей девочки.
– Она не разговаривает! – Щеки ее покраснели.
– Правильно, вы ей не даете. Не видите, девочка вас боится?
– Меня?! Думайте, что говорите!
– Я как раз думаю, – врач осторожно держал мою руку в своих больших ладонях, – а ну-ка, выйдите вон. Будьте добры.
– Я помочь, – закудахтала она, пятясь к двери, – вдруг тут инфекция! А вы устроили. Хам!
Она развернулась на каблуках – я только сейчас заметила, что воспитательница не в привычных тапочках, а в туфлях, которые надевала только в дни спонсоров, – и выскочила за дверь.
– Невозможно работать, – пожаловался мне доктор с улыбкой, продолжая ощупывать руку, – шпионы! Выяснили в два счета, что холостой, ходят теперь табунами. Одна за другой.
Он еще покрутил мою руку.
– Так я и думал, – он с облегчением улыбнулся, – у тебя ведь давно эти пятна?