Я сделал выбор (Записки курсанта школы милиции)
Шрифт:
— Поехали-ка лучше ко мне домой, чем молоть впустую, — оборвал я его.
— Домой, так домой, — живо согласился Степан.
Мать, видимо, вся истосковалась за эти две недели, пока я был на казарменном положении.
— Лешенька, сыночек, а я уже не надеялась тебя увидеть, — запричитала она. — Уж чего только не передумала, какие только мысли не приходили в голову.
— Да что ты, мама, успокойся, ничего со мной не случится.
— Как же ничего, сыночек. Ведь ты, что ни день, с преступниками да с бандитами и разными там хулиганами возишься. Глядишь, ненароком и беду какую тебе наделают.
— Мать, — вдруг забасил за моей спиной Степан, — о каких это вы там бандитах говорите? Мы их только по книжкам изучаем. А живых-то и в глаза не видели.
— Ой, что это я, право, причитаю, — вдруг всполошилась она. — Ты с гостем, а я вас около порога держу. Проходите, проходите, милые, — и она засуетилась, приглашая нас в комнату.
— Мам, это Степан, — представил я его матери.
— Вижу, вижу, сынок. Я уж и сама догадалась, что это он.
Степан с удивлением посмотрел на меня.
— Да, я ей рассказывал о тебе, Анваре, Вадиме и Толике, так что не удивляйся.
Степан взял стул, подвинул его к кровати и сел рядом со мной. А мать с нескрываемой радостью посматривала то на Степана, то на меня.
— Родненькие вы мои, да какие же вы красивые да стройные! Всю бы жизнь на вас смотрела, — говорила она, хлопоча возле плиты.
— Занятная у тебя старуха, — вдруг улыбнулся Степан. — А вот моя пока не расспросит, кто да что, да зачем пришел, так и в дом не пустит.
— Лешенька, а ты знаешь, — услышал я голос матери из-за перегородки, — я тут без тебя такого страху натерпелась, ты и представить не можешь. Как это ты в ту ночь отвел Семкиного бандита, а он на следующий день и заявись. «Могу ли я вашего сына видеть?», — говорит, а у меня от страха, Лешенька, и язык отнялся, А он и говорит: «Ты, бабка, не бойся, я тебя не трону. За что же это? Парень мне добро сделал, а я что?»
— Неужели это Криворук? — удивился я.
— А я нешто знаю, как его величать, — ответила мать, наливая воды в кастрюлю. — Я сказала, что ты на службе. Он с тем и ушел. А после этого заявилась Акулька и стала меня упрашивать, чтобы ты в отношении драки шуму не поднимал, а то дескать Семке плохо будет. Я удивилась, ведь Семку-то били. А она ничего не сказала, только заплакала и в ноги кидаться мне стала. Ну ее, — произнесла мать, хлопнув в сердцах задвижкой. — Странные они какие-то. А потом Семка пришел, а ведь сродясь у нас не бывал. Поздоровался. Эдак сидел, сидел, а потом о том же начал, чтобы я тебя уговорила, дескать, он сам виноват в этой драке. В общем, оставь ты их, сынок, в покое. Пусть они сами разбираются, кто прав, кто виноват.
Я ничего не ответил, а только вспомнил сказанное в ту ночь Криворуком на прощанье: «Зря стараешься, курсантик, меня-то не посадят». Выходит, Криворук был прав.
— Леха, это о чем она? — кивнул в сторону матери Степан.
— Да тут одна нестоящая история случилась, — и я перевел разговор на другую тему. Весь вечер мы шутили, рассматривали мой армейский альбом, а затем мать подала ужин, да не просто так, а с поллитровкой.
— А как же, Лешенька, ведь гость у нас, — как бы в оправдание сказала мать. — Да и ты сам, соколик, гостем для меня теперь стал. Редко ведь я тебя вижу.
— Нет, мать, я не буду, — отодвигая в сторону рюмку, сказал Степан. — Мне в казарму, а там такого не любят. Вот Лешка пускай пьет на здоровье, он у нас домашний. А наше дело в строй, на вечернюю проверочку, — и, подражая Мирному, отчеканил:
— Курс, по порядку номеров рассчитайсь! — А затем, помолчав, резко выкрикнул: «Отбой!» — и сам закатился громким смехом. Смеялся до слез и я.
Часы отсчитывали свое, Степан не забывал о сказанном: к одиннадцати нужно было явиться в школу и сдать увольнительную.
— Пора, — сказал он и, надев шинель, бросил с порога: «Спасибо, мамуленька», — вышел на улицу.
Был одиннадцатый час вечера, в нашем переулке пустынно, и мы с тротуара сошли на мостовую. На трамвайной остановке нас ожидал сюрприз. Там стояла Ленка. Давно я не видел эту маленькую, быструю, как юла, с торчащими косичками девчонку. Увидев меня и Степана, она подошла игривой походкой и нарочито громко произнесла:
— Товарищ милиционер, вы, конечно, не Леша, — а сама, поджав губу и еле сдерживая улыбку, лукаво сверкнула глазами.
— Ленка, брось дурить, не будь такой злопамятной, — не выдержал я.
— Ага, заело, товарищ милиционер, — смеясь и злорадствуя, произнесла она, — а то, подумаешь, — гражданочка, гражданочка, я вас не знаю, вы, наверное, ошиблись.
Степан сначала остановился и в недоумении посмотрел на Ленку, а потом, видимо, поняв, в чем дело, стал с интересом следить за нами. Этой игре положил конец подошедший трамвай, и я, едва успев познакомить их, посадил обоих в тронувшийся вагон.
Утром в воскресенье я проснулся поздно. Мать уже ушла на базар, и я, не вставая с кровати, дотянулся до приемника рукой и настраивал его до тех пор, пока в хаосе эфирного шума не поймал скрипичную музыку. Музыка понравилась, и я приготовился слушать ее, но почувствовал, что в комнату кто-то вошел и встал за моей спиной. Я резко обернулся. Это был Криворук.
— Ну, здорово, курсант. — Он протянул мне руку. — Узнаешь?
— Узнал, — я привстал и поздоровался с ним.
— А я, понимаешь, уже четвертый раз прихожу, — продолжал он. — Да все зря. Занятый ты человек. Ясное дело — служба. А вот сегодня, думаю, наверняка будет дома, и не ошибся. Подхожу к калитке, слышу: трещит приемник — значит, здесь. Стучу — никто не отвечает, ну, я и вошел, — продолжал он, как бы извиняясь за столь неожиданное свое появление.
— Дело к тебе есть, разговор один, — и он, взяв стул, сел возле изголовья. Его большие, загрубевшие руки как-то неуверенно легли на колени. Сам он, хотя и улыбался, но, видимо, волновался. Его волнение постепенно передалось и мне. «Чего хочет этот человек?» — вглядывался я в широкое скуластое лицо, с которого постепенно исчезла улыбка. Затем лицо его стало злым, глаза сузились, на скулах забегали желваки, подбородок резко выдался вперед.
— Сволочь, сволочь! — сквозь зубы, со злобой, произнес он. — Ходит, дрожит, — и он кивнул головой в сторону окна, где в этот момент прошел Семка. — Есть за что, — делая ударение на каждом слоге, произнес он. И затем, выпрямившись на стуле, как бы сбрасывая с себя тяжелый, давивший ело груз, поглядел в мою сторону, уже более спокойным тоном произнес: