Я сделаю это для тебя
Шрифт:
Клару смутила откровенность Эрика, она опустила голову, не зная, что отвечать.
— Все мы так поступаем, — наконец сказала она. — У нас трудная работа. Мы зависим от признания коллег и любви публики. Вот и гонимся за популярностью.
Сюма пожал плечами:
— Все так, если признание основано на мишурной славе, если в глазах коллег и публики мы видим только ревность и зависть к нашему положению, нашим деньгам, нашей власти. И не так, если признание — награда за мужество и профессионализм. Увы, сегодня в расчет принимается
Клара сжала руку Эрика.
— Может, пора применить это знание к себе? — прошептала она.
Борис Дебрюин совещался со своими людьми. Фредерик Лен устроился в сторонке, предпочтя роль наблюдателя: он не ожидал услышать ничего нового.
— Не можете их найти? — раздраженно поинтересовался Дебрюин.
Самюэль Мерль пожал плечами, признавая свое бессилие.
— Не можем. Семья исчезла. Мы обыскали дом, расспросили соседей и ее коллег. Они словно растворились в воздухе.
— Полагаете, их похитили? — Дебрюин был явно встревожен.
— Возможно. Судя по всему, они исчезли за три дня до того, как «Теле-8» получил запись с Даниелем Леманом. Она не пришла на работу. Мы не нашли в доме ни малейших следов борьбы. Если их и похитили, то по дороге.
— Что вы узнали?
— Они ведут размеренное, спокойное существование. Ее время от времени навещают старые друзья. Сын всегда жил с ней. Парень талантлив, но крайне сдержан, пожалуй, даже закрыт. Учится на психолога. Друзей у него немного, дружат с детства, познакомились после гибели его брата в Ассоциации помощи жертвам терактов. Говорят, он уже несколько лет занимается поисками отца.
Дебрюин чертыхнулся.
— Эта история — полный абсурд! Если их тоже захватили, почему те, кто это сделал, объявили только о похищении Даниеля?
— Они не собирались раскрывать карты сразу, — вступил в разговор Жан-Франсуа Гонсалес. — Хотели привлечь наше внимание, получить широкую аудиторию. Возможен и другой вариант: семью Даниеля Лемана похитили, чтобы продемонстрировать ему, кто главный в игре, принудить примкнуть к ним, выступить с признанием. Не исключено, что его использовали, а потом убили.
— Гипотеза на гипотезе, только на это вы и способны! — взорвался Дебрюин. — Ни одного надежного следа!
— В этой истории отсутствует какая бы то ни было логика — ни террористы, ни обычные вымогатели так не действуют, — попытался оправдаться Гонсалес.
— До сегодняшнего дня у нас действительно не было ничего конкретного, — подхватил Самюэль Мерль. — Но теперь мы знаем имя — или имена — заложников и сможем провести настоящее расследование.
— Очень вам рекомендую, — буркнул Дебрюин. — Мы должны немедленно взять ситуацию под контроль, министр взбешен.
На этом совещание закончилось, и все разошлись.
— Что станете делать с этой информацией? — спросил Борис Дебрюин Фредерика Лена.
— Позиция министра ясна и недвусмысленна: нам следует создать впечатление, что мы — хозяева положения. То есть мы храним молчание и ждем, когда ваши люди выйдут на след похитителей. А если заложников убили и тела скоро обнаружат? Или они захотят обменять только Лемана, а семья останется у них в плену?
От этой перспективы советника министра пробила дрожь.
— Принимать решения не в моей компетенции. Я проинформирую министра и буду держать вас в курсе.
Лахдар стоял, склонившись над Даниелем, когда тот почувствовал чужое присутствие и проснулся.
— Кто вы и чего от меня хотите? — спросил он.
Несколько мгновений Лахдар смотрел на него не моргая.
— Я знаю, вы не мусульманские экстремисты.
Даниелю показалось, что на лице его тюремщика промелькнула улыбка.
— Чего вы от меня ждете?
Лахдар взял стул и сел напротив заложника.
— Вы не хотите меня убивать, и вам не нужен выкуп, я в этом уверен. Так зачем же… зачем вы терзаете меня… психически?
— А ты? Зачем ты заставил страдать жену и сына? Зачем превратил их жизнь в кошмар?
Вопросы прозвучали как удар и стали спусковым механизмом.
— Я должен был так поступить. Что бы ты сделал на моем месте? Представь, что однажды кто-то убьет твоего ребенка во имя какой-то своей неведомой цели. А еще представь, что преступление осталось безнаказанным. Больше того — его значение приуменьшили ради умиротворения убийцы! Ты бы стал спокойно сидеть и ждать, когда его покарает Бог? Это было делом чести! И выживания…
— И ты готов поступить так снова — ввергать жену и сына в пучину отчаяния?
— Жизнь, смерть… эти понятия утратили для меня смысл, — устало произнес Даниель. — Мне казалось, что я умер. Превратился в зомби. Мной руководили инстинкт и одержимость. Потеря сына при таких обстоятельствах выбросила меня в параллельный мир, где действовала иная логика.
— Ты используешь те же доводы, что и террористы: говоря так, ты защищаешь дело убитого тобой человека.
Это замечание ранило Даниеля.
— Я не убивал шейха, — сказал он, чтобы вырваться из тупика, куда загонял его Лахдар. — В алкогольном бреду я иногда пытался убедить себя в обратном. Но я его не убивал. Мне не хватило мужества. Я не был убийцей. Я отступился, я хотел одного — вернуться к жене и сыну и вместе с ними оплакивать смерть Жерома. Но все пошло не так. Все поверили, что я преступник. Пресса и общественное мнение оскорбляли меня, мое имя изваляли в грязи. Люди шейха наверняка стали бы меня искать. Я должен был бежать, исчезнуть, раствориться. И никогда не возвращаться. Только так я мог уберечь жену и сына.