Я - Шарлотта Симмонс
Шрифт:
— Ну, чувак, ты даешь! Ты что, прямо так и назвал этого бугая «мудаком с обезьяньей рожей»? — Не договорив, он обратился к стоявшему рядом парню с газетой: — Тут написано… подожди, подожди… Нет, надо же было такое выдать!
Хойт прищурил один глаз и чуть приоткрыл рот с этой же стороны, словно говоря: «Не въезжаю, что этот тип тут гонит».
Блондинка — эта жемчужина фьордов — держала в руках свернутую в несколько раз газету.
— Ну что ты дурака валяешь? Ты что, не видел этого?
Хойт покачал головой — медленно, стараясь, чтобы это выглядело круто.
Девушка развернула газету и выставила ее перед ним первой полосой вперед. Там был напечатан самый огромный заголовок, какой Хойту только приходилось когда-нибудь видеть в газете. Через всю страницу прямо под логотипом газеты огромными жирными черными буквами размером дюймов в десять было набрано: «КАКОЙ ТАКОЙ ОРАЛЬНЫЙ СЕКС?» Чуть
«ПОЛИТИК ПОДКУПАЕТ НОЧНОГО ГУЛЯКУ, ЗА$ТУКАВШЕГО ЕГО ЗА $ЕК$УАЛЬНЫМИ РАЗВЛЕЧЕНИЯМИ В РОЩЕ»
Ниже еще один подзаголовок:
«ПАРЕНЬ ИЗ БРАТ$ТВА ПОЛУЧИТ РАБОТУ НА УОЛЛ-$ТРИТ $ ЗАРПЛАТОЙ $ 95 ТОНН В ГОД ЗА „ПОТЕРЮ ПАМЯТИ“»
Еще ниже — имя автора статьи: Эдам Геллин.
Затем две колонки текста, которые заканчивались в самом низу страницы примечанием: «См. ПОДКУП, страницы 4, 5, 6, 7».
«Губернатор Калифорнии»… «Кандидат от Республиканской партии»… «подкуп дьюпонтского студента-старшекурсника»… «застукал»… «в момент орального секса»… Хойт едва смог заставить себя пробежать глазами первый абзац статьи. Их — глаза — словно магнитом притягивала огромная фотография, занимавшая большую часть первой полосы. Да, кроме заголовков, подзаголовков и нескольких коротких абзацев текста на первой полосе не было ничего, кроме фотографии одного парня. Вот он выходит из «И. М.», а в полушаге за его спиной — аппетитная маленькая блондиночка, которая, несмотря на то, что снимок явно сделан зимой, умудрилась попасть в кадр с полоской голого живота и пупком между массивной, но короткой летной курткой и низко сидящими джинсами. А парень, парень на переднем плане, в центре снимка — он такой… такой классный… классный чувак… высокие ботинки, брюки хаки от «Аберкромби энд Фитч», что видно даже на фотографии… воротник рубахи расстегнут… а главное — крутейшее длинное темно-синее суконное пальто, придающее ему особенно солидный вид… В нем он выглядел футов восьми ростом, стройным, крутым и явно имеющим отношение к Серьезному Бизнесу. Над слегка приподнятым воротником этого шикарного пальто поднималась белая, крепкая, хорошо накачанная шея — нет, действительно крепкая, действительно сильная, — притом в меру, не то что у некоторых — шея шире головы… и наконец, лицо — Хойт не мог отвести взгляд от этого лица — мужественная челюсть, волевой подбородок — это был просто гибрид Кэри Гранта с Хью Грантом, вот только волосы посветлее и притом гораздо гуще и круче, чем у любого из них, — круче хотя бы потому, что их не разделял пробор. А еще легкая улыбка или, скорее, чуть презрительная ухмылка на губах, словно говорящая: «Я круче тучи, ребята, а вы все — отстой»… Может быть, кто-нибудь и сказал бы, что парню не пристало уделять большое значение мимике и гримасничать перед окружающими, но любой скептик признал бы, что это было круто… впечатляюще… самая крутая ухмылка, какую только можно себе представить, и притом к месту. Еще до того как не без труда набиравший обороты тяжелый маховик мозгового двигателя Хойта раскрутился в полную силу и начал соображать, что, собственно говоря, вся эта хрень может значить, он успел подумать о троих людях: о себе и о Рейчел, принесшей ему благую весть насчет работы его мечты в инвестиционном банке «Пирс энд Пирс»; о себе и об этом чмошнике, «ботанике», ходячем отстое, крысе очкастой, хорьке вонючем — Эдаме Как-его-на-хрен-там-мать-его; и снова — о себе, о себе, о себе. Даже ощущая подсознательное беспокойство, вызванное отдельными словами и словосочетаниями на первой полосе газеты, которые успели отпечататься в его мозгу, пока Хойт усилием воли заставил взгляд задержаться на первых абзацах огромной, судя по всему, статьи, он все равно не мог оторвать взгляда от фотографии. Вот это кадр! Как же он хорошо получился! Ну скажите честно, может ли вообще студент выглядеть лучше, чем на этом снимке?
Был уже час дня, и Шарлотта не без труда уговаривала себя сдерживаться и не признаваться хотя бы самой себе в том, что четырнадцать часов, проведенных практически без сна, на одном бутерброде с джемом и паре глотков почти прокисшего апельсинового сока, в обществе пациента с ненасытными психологическими запросами, — это уже чересчур и она изрядно устала быть сиделкой при «Мутанте Миллениума» Эдаме Геллине. «Все, хватит, надоело!» — Шарлотта с ужасом поймала себя на этих мыслях. Помимо усталости, раздражение и неприятие в ней вызвал тот факт, что из-за него, просто из чувства долга перед ним она уже пропустила две пары, одна из которых, между прочим, была по новому курсу истории, на который Шарлотта записалась в этом семестре: «Эпоха Возрождения и подъем национализма». После катастрофического результата прошлого семестра не стоило начинать новый с прогулов. Однако девушку встревожил и неприятно поразил тот факт, что она, пропустив занятия, уже не испытывает такого чувства вины и чуть ли не отчаяния, которое мучило Шарлотту тогда, в октябре, когда она впервые проспала первую пару после того, как полночи провозилась с пьяной в хлам Беверли. Вот тогда ей действительно было стыдно. Впрочем, потом было еще и кошмарное утро понедельника сразу после уикенда с выездом на официальный бал, когда Шарлотта практически проспала — нет, на самом деле это было намного хуже, чем проспать, семинар по современной драматургии. Да уж, лучше было бы и вовсе не появляться в тот день на занятиях: она просидела вторую половину семинара, тяжело дыша и потея, не понимая, что происходит, став отличной мишенью для бесконечных приколов и хихиканья однокурсников и хорошо запав в память этой стажерке, которая потом и выставила Шарлотте Симмонс низкую оценку на экзамене.
Экзамены… оценки… Волна ужаса… Только-только успело забыться — и вот опять все сначала. Что ж, прятаться дальше от самой себя не имеет смысла. Она должна позвонить маме прямо сегодня — гораздо хуже будет, если мама сначала получит по почте конверт с оценками и узнает из официального письма потрясающую новость… про оценки ее ненаглядной дочери за первый семестр: четыре, четыре с минусом, три и три с минусом. Может быть, вообще не упоминать в разговоре с мамой все эти плюсы и минусы? Хотя какой смысл: минусы все равно будут указаны в официальном письме.
Шарлотта решила посмотреть, как там Эдам. За весь день ничего не изменилось: он все так же лежал на кровати на боку, глядя в одну точку на противоположной стене широко раскрытыми неподвижными глазами. Ощущение было такое, будто парень сошел с ума и потерял связь с реальностью. Однако стоило Шарлотте пошевелиться, как он моментально оживал и засыпал ее какими-то дурацкими испуганными вопросами, стонами, просьбами и даже упреками. Взывая к чувству долга и сознательности, он, пожалуй, чересчур умело для безумца дергал за эти ниточки. Даже для того, чтобы элементарно выйти за дверь и сходить в ванную, девушке приходилось вести долгие переговоры, предоставлять «другой стороне» маршрут предстоящих передвижений и давать сотни обещаний, что она вернется. Если же выйти требовалось самому Эдаму, он появлялся в холле в своем наброшенном на плечи одеяле неприятного больничного цвета, от вида которого мурашки ползли по коже. При этом он шаркал ногами и сутулился, как столетний дед, да еще настаивал, чтобы Шарлотта оставалась в холле и ждала, пока он не выйдет из туалета. Если бы в этот момент появился кто-нибудь из студентов, живших в остальных трех каморках на том же этаже, она просто провалилась бы сквозь землю от стыда.
Как, спрашивается, в такой ситуации сказать «пациенту», что тебе нужно вернуться в общежитие и позвонить домой маме? Но она должна была это сделать.
Ласково:
— Эдам?
Нет ответа.
— Эдам?
Нет ответа.
— Эдам, пожалуйста, посмотри на меня.
Нет ответа. Взгляд по-прежнему устремлен в стену. Тогда — более строгим тоном:
— Эдам.
Нет ответа. На этот раз пришлось рявкнуть на него в полный голос:
— Эдам!
— М-м-м… м-м-м-м… — Стоны, стоны. — А?.. да… что?
— Эдам, посмотри на меня.
Дикие глаза беспорядочно забегали в глазницах. Нижняя челюсть отвисла, только что слюна не течет.
— Эдам… Мне нужно пойти к себе…
— Нет! Нет! Не сейчас! Не уходи! Я тебя прошу! Умоляю!
— …Только на минутку, а потом я вернусь, вернусь сразу же, обещаю.
Жалобный стон:
— Не сейчас… О, Шарлотта… пожалуйста, не надо… Не бросай меня сейчас… не сейчас… — и так далее в том же духе.
Он все ныл, ныл и ныл до тех пор, пока Шарлотта не пообещала не уходить. Что ж, тогда придется позвонить прямо отсюда, с мобильника Эдама — обычного телефона у него нет… Вон мобильник лежит прямо перед ним… В конце концов, он в курсе всех ее академических «успехов»… да и в своем нынешнем состоянии он вряд ли способен думать о ком-либо, кроме себя…
Эдам снова принялся трястись, стонать и пялиться в никуда…
— Эдам, тогда мне нужно позвонить с твоего мобильника. — Она взяла трубку, лежавшую на его маленьком письменном столе…
— Нет! — завопил он. — Нельзя! Нет! Я тебе запрещаю!
Запрещает? Вот это отношение. Ей даже стало неприятно.
Но в конце концов, парень в таком жалком состоянии, понятно, что нервы взвинчены. Она откинула крышку мобильника…
— Нет, Шарлотта! Я тебя заклинаю!
Заклинает? Просто смех какой-то. Шарлотта нажала на кнопку «вкл.», чтобы включить питание. Она впервые держала в руках мобильник, но много раз видела, как это делает Беверли…