Я - Шарлотта Симмонс
Шрифт:
Остановившись футах в десяти от игроков, тренер вдруг перевел взгляд на Вернона Конджерса. Тот аж вздрогнул, решив, что гнев божий обрушится на него. Но тренер негромко, низким, хриплым от сжигавших его изнутри эмоций голосом сказал:
— Дай мне этот гребаный мяч.
Конджерс очень замедленно, словно зомби, сделал аккуратный, удобный для приема пас. Мяч прочертил в воздухе изящную дугу и опустился прямо на подставленную ладонь Бастера Рота. Тот стал нервно подбрасывать оранжевый шар на руке. Мяч взлетал дюйма на три-четыре вверх и снова замирал в цепких пальцах тренера. Легкий толчок, полет на три-четыре дюйма, неподвижность. Толчок, полет, неподвижность… Толчок, полет, неподвижность… При этом тренер глядел не на мяч; его тяжелый, пропитанный злостью взгляд был устремлен на Джоджо. Неожиданно, все так же без единого слова, Бастер Рот сделал шаг назад, профессионально, как опытный игрок, развернулся и запустил мяч на трибуны, примерно на уровень двенадцатого ряда. Оранжевая молния обрушилась на пластиковую спинку сиденья и унеслась еще дальше, в глубину амфитеатра. Некоторое время по всему залу разносились гулкие удары мяча о пластмассовые сиденья и бетонные ступеньки.
Выждав несколько секунд, тренер повернулся
— Ну-ну, старина Сократ, — сказал тренер, голос которого прозвучал вполне нормально, пусть и с долей сарказма. — Ты у нас известный мыслитель. Тогда сделай одолжение, Сократ, скажи мне: чем ты тут занимаешься?.. ТЫ, ТВОЮ МАТЬ, КАКОГО ХРЕНА СЮДА ПРИПЕРСЯ? СВОИ ДОЛБАНЫЕ ПЕРИПАТЕТИЧЕСКИЕ ДИАЛОГИ ВЕСТИ? МОЖЕТ, ВЕЛИКОМУ ГРЕБАНОМУ ГРЕЧЕСКОМУ ФИЛОСОФУ ЗАПАДЛО РУЧКУ ЗА МЯЧИКОМ ПРОТЯНУТЬ? А УЖ К КОЛЬЦУ ПОДПРЫГНУТЬ — Я ОБ ЭТОМ И НЕ ЗАИКАЮСЬ! ТЫ, БЛИН, В БАСКЕТБОЛ ИГРАЕШЬ ИЛИ ПОЗИРУЕШЬ ДЛЯ ГРЕЧЕСКОЙ СТАТУИ? РЕШИЛ, ЧТО ТЕБЯ В МРАМОРЕ ПОРА УВЕКОВЕЧИТЬ — ЗА ТВОИ МЫСЛИ, ОХРЕНИТЕЛЬНО МУДРЫЕ? МОЖЕТ, У ТЕБЯ ТЕПЕРЬ, НА ХРЕН, И ТРЕНЕР ДРУГОЙ — ПРОФЕССОР НЕЙТАН МАРГОЛИС? ЗДЕСЬ, МЕЖДУ ПРОЧИМ, ИГРОКУ ПОЛОЖЕНО НОСИТЬСЯ ПО ПЛОЩАДКЕ КАК СРАНОМУ ВЕНИКУ, А НЕ СТОЛБОМ СТОЯТЬ! А МОЖЕТ, Я НЕ ЗАМЕТИЛ И ТЕБЕ УЖЕ СЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ СТУКНУЛО? ТОГДА ГРЕБИ ОТСЮДА, НА ХРЕН, ПОДАЛЬШЕ И ХОТЬ ЗАЛЕЙСЯ СВОЕЙ ОТРАВОЙ! ХОЧЕШЬ — СВОЮ ЦИКУТУ ЗАЛПОМ ГЛУШИ, ХОЧЕШЬ — ПО ГЛОТОЧКУ, ТВОЮ МАТЬ! ЭТО УЖЕ НЕ МОЕ ДЕЛО! НЕ ЗРЯ ЭТОГО СТАРОГО МУДАКА ЯДОМ НАПОИЛИ — ДОСТАЛ, ВИДАТЬ, ВСЕХ! ЕСЛИ ТЕБЕ ПРИСПИЧИЛО ПОИГРАТЬ В ПОКОЙНИЧКА — ШЕЛ БЫ НА КАФЕДРУ К СВОИМ ГЕРОНТОЛОГАМ! СИДЕЛ БЫ С НИМИ В КРЕСЛЕ ИЛИ ПОЛЗАЛ ПО ДОРОЖКАМ СО СВОИМИ МЫСЛИТЕЛЯМИ, ТОЛЬКО ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ЗАБЫЛ? КАТИСЬ, НА ХРЕН, К СВОЕМУ СОФОКЛУ! ОН ТЕБЯ, УРОДА, ПО ДОСТОИНСТВУ ОЦЕНИТ! ГРЕЧЕСКУЮ ТРАГЕДИЮ ПРО ТЕБЯ НАПИШЕТ! СЛАДКОЙ ПАРОЧКОЙ БУДЕТЕ! ТОМУ ДЕВЯНОСТО, И ТЕБЕ СЕМЬДЕСЯТ ОДИН — РАЗЛЕЙТЕ СЕБЕ ПО СТАКАНЧИКУ И НАСЛАЖДАЙТЕСЬ ЖИЗНЬЮ, КОМУ СКОЛЬКО ОТПУЩЕНО! ТОЛЬКО КАКОГО ХРЕНА ВЕЛИКОМУ МЫСЛИТЕЛЮ ДЕЛАТЬ ВИД, ЧТО ОН В БАСКЕТБОЛ ИГРАЕТ? МУДРОСТЬ НЕ ПРОПЬЕШЬ И НЕ ОТРАВИШЬ, А ВОТ РАСТРЯСТИ ПОД КОЛЬЦОМ ЗАПРОСТО МОЖНО! ДА ЕЩЕ ПО РЕПЕ МЯЧОМ ДОЛБАНУТ — СТАНЕШЬ ИДИОТОМ, КАКОЙ ТОГДА ИЗ ТЕБЯ ГРЕЧЕСКИЙ ФИЛОСОФ? НЕТ, НА ХРЕН, ГНАТЬ НАДО ТАКИХ ИЗ СПОРТЗАЛА! ТВОЕ МЕСТО В БИБЛИОТЕКЕ, НА КАФЕДРЕ, ЕЩЕ В КАКОЙ-НИБУДЬ ЗАДНИЦЕ…
Джоджо прекрасно знал, как следует вести себя в такой ситуации. Возражать тренеру — себе дороже. Оставалось только спокойно стоять, слушать вполуха и ждать, когда поток ругани иссякнет и великий Бастер Рот перейдет наконец к сути дела — к тем самым претензиям, которые он выдвигает к нему как к игроку. И все-таки… на этот раз Джоджо чувствовал себя на редкость неуютно. Как-то не так, по-особенному, звучали изрыгаемые тренером ругательства. Слишком уж стройными и последовательными были его аргументы. По всему выходило, что тренер устроил ему эту лекцию не спонтанно, а хорошо продумав как сами претензии, так и форму их подачи. Вряд ли Бастер Рот мог навскидку воспроизвести такие слова, как «перипатетические диалоги», вряд ли в его оперативной памяти хранились сведения о том, что Сократ умер в семьдесят один, а Софокл писал пьесы в девяносто. Значит, тренер хорошо подготовился к этому «экспромту». Он, наверно, даже что-то прочитал! Покопался в каких-то справочниках! Похоже, тренера встревожил и даже испугал тот факт, что один из его игроков не внял советам и указаниям и самовольно записался на продвинутый курс по философии — из тех, что занесены в учебное расписание трехсотого уровня. Нет, такого бунта на корабле ни один капитан не потерпит. Во всей этой тираде было что-то зловещее, ядовитое, и Джоджо пытался разобраться, к чему тренер клонит, что он задумал.
Бастер Рот обернулся к остальным игрокам. С командой он заговорил своим «нормальным» голосом, то есть саркастически и не без пренебрежения.
— Ах да, чуть не забыл. Может, кого-то из вас еще не представили великому мыслителю, которого мы некогда знали под именем нападающего Джоджо? Так что сделайте одолжение, поздоровайтесь с философом из философов, да смотрите, стойте перед ним навытяжку: вам выпало жить в одно время с подлинным мыслителем — профессором Сократом Йоханссоном…
Уголком глаза Джоджо заметил стоявших у входа в зал трех студенток-волонтеров. Те во все глаза следили за происходящим, слушали во все уши каждое слово, произнесенное на площадке, и впитывали, втягивали, всасывали в себя всю информацию о том, что происходит в команде. Так называемые менеджеры-волонтеры были обычными студентами, добровольно отдававшими себя в рабство университетской команде. Они делали всю ту работу, на которую не пошел бы ни один умирающий с голоду нелегальный мексиканский иммигрант: убирали за игроками, собирали с пола после тренировок и матчей их футболки, трусы и бандажи, носили все это барахло в прачечную, а если оказывалось нужно, то и вытирали за подгулявшими и проблевавшимися игроками не только полы в спортивном комплексе, но и дорожки по всему кампусу. Откуда в наше время появился этот рудимент рабовладельческого строя, никто не знал. Тем не менее среди студентов, а особенно среди студенток, неизменно находилось несколько человек, готовых принести себя в жертву ради любимой команды и, естественно, ради возможности быть поближе к этим героям в античном смысле этого слова, почти небожителям. Одну из девчонок, стоявших сейчас в дверях, Джоджо знал. Звали эту маленькую, толстозадую и вечно мрачную девицу Делорес. Длинные черные прямые волосы она расчесывала на прямой пробор, на индейский манер; кроме того, либо не осознавая «достоинств» своей фигуры, либо стараясь подчеркнуть их из упрямства, всем назло, она носила обтягивающие спортивные штаны. В результате Делорес походила на индианку с фигурой кегли. Вообще-то она никогда не нравилась Джоджо, то есть не то что не нравилась как женщина — это само собой, — но он всегда чувствовал себя в ее обществе как-то напряженно. Может быть, парень сам себе все это придумал, но ему казалось, что стоит ему сделать какую-то ошибку, как Делорес тотчас же отпускает ехидный и убийственно остроумный комментарий в его адрес, пусть и на ухо другим помощникам-волонтерам. Эта девушка никогда не улыбалась ему в лицо, но не упускала случая посмеяться за его счет. Как-то раз, проходя мимо раздевалки, он отчетливо услышал произнесенные ею слова: «Дубина стоеросовая»; а в другой раз: «Второе место на конкурсе идиотов. Не первое только потому, что полный идиот». Интересно, если она такая умная, то какого хрена вкалывает в качестве уборщицы в мужском туалете, и притом совершенно бесплатно?
Тем временем тренер снова перевел взгляд на Джоджо.
— Ну ладно, — сказал Бастер Рот, — допустим, ты за лето малость разжирел. Хрен с тобой. Если б дело было только в этом. Захочешь — снова придешь в форму, но ты ведь даже пошевелиться не желаешь, не то что хорошенько попотеть на тренировке. Тогда на кой нам черт этот мешок дерьма на площадке? Если мы решим выставлять неподвижные преграды на пути соперника — возьмем да и перекупим этого мудака Сейфа. Тот уж встанет — так встанет, эту груду мяса не сдвинешь.
Джоджо не мог не расслышать сдавленные смешки там, у входа в зал, и — о ужас! — где-то за спиной, а значит, на площадке. Похоже, ребята оценили по достоинству тренерский прикол. Сейфом прозвали — причем почти уже официально — Рубена Сейфорда, блокирующего полузащитника дьюпонтской команды по американскому футболу. Весил этот парень под триста пятьдесят фунтов. У Джоджо просто перехватило дыхание. Тренер — он, конечно, Тренер, но на этот раз явно перегнул палку.
Бастер Рот вдруг замолчал, но легче от этого Джоджо не стало. Слишком тяжелым и многообещающим был взгляд тренера. Наконец великий и ужасный поднял и едва заметно скрючил указательный палец.
— Слышь, ты… иди-ка сюда.
Джоджо шагнул к тренеру, чувствуя, как по его спине ручьем стекает пот. Сиреневая форменная дьюпонтская майка давно уже промокла на нем насквозь, поменяв цвет на темно-фиолетовый. Тренер обернулся к Вернону Конджерсу, так и стоявшему под самым кольцом буквально в четырех футах от Джоджо.
— Конджерс, — произнес он, вновь сопроводив свои слова подзывающим жестом, — ты тоже… сюда иди.
Оба остановились перед тренером бок о бок. Конджерс тоже вспотел, и от этого его шоколадная кожа казалась отполированной каким-то специальным составом. Хорошо проработанные и разогретые за время тренировки мышцы, казалось, готовы были разорвать натянутую кожу изнутри. Дельтовидные мышцы выпирали из-под лямок майки, как два больших яблока.
Совершенно будничным тоном тренер огласил приговор:
— Вы двое — поменяйтесь майками.
Эти четыре слова прозвучали для Джоджо как гром среди ясного неба. Он был готов ко многому — почти ко всему, но не к этому. Команда тренера не просто застала его врасплох, а буквально парализовала. Его переводят во второй состав? За шесть дней до первой игры нового сезона — и притом матч состоится здесь, в Дьюпонте! Да, соперник, прямо скажем, не из сильных — Цинциннати, но ведь это первая игра сезона! Зал будет забит под завязку — студенты, выпускники, спонсоры университета и команды! Пресса! А главное — скауты Лиги! И все они увидят Джоджо Йоханссена, сидящего на скамейке! Да кому, спрашивается, пусть даже в заштатной команде, потребуется разжалованный в запасные бывший форвард? Те самые люди, которые смотрели на него порой как на божество, — обычные студенты, болельщики на стадионе, да и те, кто предпочитает смотреть баскетбол по телевизору, все, кто как молитву, как заклинание твердил: «Давай-давай, Джоджо!», кто просил у него автограф, мечтал, чтобы кумир им улыбнулся, помахал рукой, да что там — все, кто просто стремился оказаться рядом с ним, подышать с ним одним воздухом — даже эти люди отвернутся от него! Джоджо Йоханссен будет достоин не восхищения, а сожаления, и это еще при условии, что о нем вообще кто-нибудь удосужится вспомнить или подумать… Конджерс, которого вопросы внутрикомандного товарищеского этикета никогда особо не волновали, уже с готовностью снял желтую майку, обнажив накачанный пресс, напоминающий булыжную мостовую, и косые мышцы, более походившие на пластины тяжелых доспехов, чем на часть человеческого тела.
Джоджо все еще стоял неподвижно с немой мольбой в глазах. Ему до сих пор казалось, что тренер вот-вот сжалится и скажет: «Ладно, я пошутил. Просто хотел, чтобы ты собрался и заиграл, как ты умеешь». Увы, Бастер Рот был не из тех, кто устраивает театрализованные представления просто так, шутки ради. В его глазах не было и намека на то, что все это может оказаться розыгрышем. Пауза затягивалась… затягивалась… затягивалась… тянулась, тянулась и тянулась… пока у Джоджо не осталось другого выбора, кроме как начать так же медленно стягивать свою сиреневую майку. Это походило на то, как разжалованный рыцарь отдает своему сюзерену меч и кольчугу. Свидетели его позора и падения в упор разглядывали поверженного бойца Укрыться, спрятаться на этой освещенной со всех сторон люминексовскими прожекторами площадке со светлым деревянным полом было невозможно… Вскоре весь мир узнает об этом его позоре. По крайней мере, весь тот мир, до которого Джоджо Йоханссену есть хоть какое-то дело. В зале стояла гробовая тишина… никто не издал ни звука… а впрочем, что можно и нужно сказать, когда оказываешься свидетелем падения того, кого еще недавно считали чуть ли не полубогом? Последним унижением для поверженного героя стала необходимость надеть желтую майку, насквозь пропитавшуюся потом Конджерса — потом его роскошного и эффектно блестевшего черного тела. Этот пот, словно едкая кислота, впился в белую, нет, бледную, мертвенно-бледную кожу Джоджо.
Отработка подборов под кольцом продолжилась. Джоджо подумал, что нужно воспользоваться этим шансом. Нужно продемонстрировать тренеру и всем остальным, чего он стоит, нужно переиграть Конджерса, взломать его защиту, не дать тому заработать ни одного очка, задавить, разорвать его, взлететь в воздух на голову выше, размазать его по площадке, перемолоть, как в мясорубке, этого выскочку, этого сопляка, этого сукина сына. Да, все правильно; но понимал это Джоджо только умом. Настроение, задор, внутренний кураж, желание бороться — вот что требовалось для игры. А его душевные силы были на нуле. Почувствовав это, его тело тоже сдалось и отказалось от борьбы. В итоге все произошло с точностью до наоборот. Конджерсу удавалось все, что он задумывал. Он был быстрее, сильнее, сообразительнее Джоджо, как раз ему-то и удавалось сломать, растоптать, растереть и размазать Джоджо по светлым, отражавшим огни прожекторов доскам площадки. В общем, Бастеру Роту, властителю и повелителю королевства под названием Чаша Бастера, не потребовалось и пятнадцати минут на то, чтобы в очередной раз продемонстрировать свой звериный нюх на игроков, находящихся в наилучшей форме.