Я сильная. Я справлюсь
Шрифт:
Мне страшно. Очень страшно и больно. Он сейчас уйдет, и тогда конец нашей семье. Он даже не оглянулся
И вот когда я наконец-то все это осознала – мой мир перевернулся с ног на голову буквально в несколько дней. Я, девочка, выросшая без папы, вдруг поняла, что папа у меня был. Все эти годы он думал обо мне, любил меня и поддерживал – пусть на расстоянии. Как и все девочки, выросшие без папы, я испытывала постоянное чувство одиночества. Когда у ребенка есть полный комплект любящих родителей – он, даже став взрослым, чувствует, что защищен. Что за его спиной в любой схватке стоят еще два защитника – мама и папа. Даже если они в тот момент далеко. Даже если их нет на свете. Когда у ребенка только один родитель, он все время ощущает за спиной, в том месте, где должен быть второй, – зияющую пустоту. И всю жизнь старается эту пустоту чем-то заполнить. Поскольку
– Мама не разрешала мне видеться с вами, – сказал мне однажды папа, и я тогда восприняла его слова как должное. «Ну действительно, – подумала я, – а что ему еще оставалось делать? Мама же не разрешила? Значит, пришлось вычеркнуть нас из своей жизни». И долгое время меня в этой ситуации ничего не тревожило, все казалось логичным. А потом, уже став взрослой, я вдруг поняла, что виноваты в сложившейся ситуации они оба. Что значит «мама не разрешала»? Мужчины вообще не любят сложностей. Я часто слышу от знакомых, что их бывшие супруги не дают им детей, не разрешают с ними видеться. И не устаю повторять:
– Ребята, боритесь за дочерей, за сыновей, идите в суд, доказывайте, что вы имеете полное право проводить половину времени со своими детьми, выбивайте себе время для встреч, только не бросайте их. Вы нужны им. Вы должны заполнить ту самую зияющую пустоту за их спинами, иначе они будут ощущать ее всю свою жизнь.
Я всю жизнь пыталась заслужить любовь родителей. И папы, которого не было рядом, и мамы, которой было сложно любить. Она тяжело работала и должна была одна прокормить двух детей. Когда она, отпахав в школе и на ниве репетиторства, приходила домой – у нее, мне кажется, оставались силы и время только на то, чтобы изо всех сил ненавидеть папу, потому что именно он сделал ее жизнь такой несчастной. На любовь к нам с братом ее уже не хватало. Никакой особой поддержки, никаких объятий и поцелуев, никаких задушевных разговоров – ничего этого не было в нашем доме. Мама считала, что чем больше она меня будет ругать, тем лучше я буду становиться. Книг по психологии в то время почти не было, а те, что были, пропагандировали именно такой подход к воспитанию детей – главное, не перехвалить. Да и жизнь не особо располагала к тому, чтоб целовать, гладить и хвалить. Мы выживали, как могли. Дом, в котором мы жили, и район, в котором он находился, тоже не очень способствовали этому. Там не было места нежности и возвышенным чувствам. Каждое утро я просыпалась в 5.30 от рева моторов, визгов автомобильных сигнализаций, криков людей – под нашими окнами располагался рынок, куда с самого раннего утра уже начинали стекаться продавцы и покупатели. Все это шумело, кричало, торговалось, спорило до позднего вечера, оставляя после себя по ночам горы мусора и полчища крыс. И я долго не могла понять, что хуже – живые крысы, шныряющие под ногами, или крысиные трупы, воняющие на весь подъезд. Впрочем, человеческие трупы пахли еще хуже. Этот запах сопровождал меня все детство. Время от времени с крыши нашего дома сигал вниз какой-нибудь безумный самоубийца, и его останки долго лежали под нашими окнами, пока их не увозила «Скорая». Однажды один такой отчаявшийся пролетел мимо моего окна, когда я, сидя за столом в кухне, ела мороженое. Регулярно у нас в подъезде убивали кого-то (бандитские разборки) или выносили оттуда очередного переборщившего с дозой наркомана. Со временем я даже научилась отличать по виду – он сидит вон там, у стены, весь синий, но пока еще живой, или можно уже вызывать труповозку.
Но больше всего мы боялись не наркоманов, и не трупов, и даже не стрельбы под окнами. Страшнее всего были маньяки. Я заходила в подъезд, обмирая от ужаса. Я не знала, кто ждет меня за дверью, которая не запиралась на кодовые замки и была пристанищем для всего отребья нашего жуткого района. Света внутри никогда не было, лампочку разбивали ровно через пять минут после того, как какая-нибудь добрая душа вкручивала ее в патрон, стремясь сделать нашу жизнь хоть немного светлее. Убегать от отвратительных извращенцев, путающихся в собственных расстегнутых штанах, приходилось постоянно.
Но оказалось, что самый страшный маньяк поджидал меня в моем собственном доме. Когда мне было лет 9,к моей маме начал захаживать в гости дядя Сережа. Он жил в соседнем подъезде, у него была прекрасная семья – жена и две дочки. По воскресеньям днем они прогуливались по бульварам всей семьей, чинно держась за ручки, а я, не наученная тогда еще горьким опытом и не знавшая правды жизни, смотрела им вслед и думала: «Ну надо же, как они все любят друг друга». А вечерами, прогуляв свою жену по бульвару, дядя Сережа приходил к моей маме. Я не особо вдавалась в подробности, зачем он приходит и чем они там занимаются за закрытой дверью. Я бы вообще не обращала на него никакого внимания, если бы ночами дядя Сережа не приходил ко мне. Он открывал дверь в мою комнату и замирал над моей кроваткой. Сначала стоял и смотрел на меня, думая, что я сплю. Потом осторожно просовывал руку под одеяло и начинал гладить меня по голой ноге. С каждым разом забираясь все выше и выше. Я перестала спать ночами, с ужасом ждала, что вот сейчас скрипнет дверь маминой комнаты и я услышу тяжелые шаги. А между тем он все основательнее прописывался в нашей квартире. Однажды, отругав меня за какой-то проступок, снял ремень, задрал мне юбку и начал пороть меня. Я не знала, как реагировать: меня никто никогда не бил.
Говорить что-либо маме я боялась – видела, как она была счастлива с дядей Сережей, впервые за много лет, и не хотела это счастье разрушить. Я решила терпеть. Просто стиснуть зубы и терпеть. Правда, однажды нервы сдали. Я зашивала свою плюшевую игрушку и вдруг, взглянув на иголку, поняла: сейчас или никогда. У дяди Сережи был свой стул на нашей кухне, он, приходя к нам, всегда садился именно на него. Я воткнула иголку острием вверх в сиденье этого стула и убежала к себе в комнату. Через несколько минут раздался крик. Мой расчет оказался верным. Мама страшно ругалась на меня, сильно наказала.
После этого его ночные визиты ко мне участились, и в одну из ночей, когда его рука зашла уже слишком далеко, я не выдержала и закричала. Мама прибежала мгновенно, все поняла без слов, и больше дядя Сережа к нам не приходил. А я еще несколько лет не могла спать по ночам, вновь и вновь ожидая этого кошмара.
Через несколько дней я увидела дядю Сережу с его семьей – женой и двумя дочками моего возраста. Им было лет 8, как и мне. Они счастливо вышли из соседнего подъезда и ушли по осеннему бульвару. Под ногами у них шуршала осенняя листва. В тот момент я и захотела большую собаку. После я внезапно увидела дядю Сережу спустя почти 15 лет. Он пришел с моей мамой ко мне на день рождения.
Из внешнего мира я тоже не получала никакой поддержки. В школе меня не любили. А за что меня было любить? Внешне ничем не примечательная девочка в старенькой дешевой юбке, каждый день заплетающая волосы в две неизменные косички от висков, переходящие в хвостик. Понятно, что популярностью я не пользовалась. И никак мне было не дотянуться до нашей местной звезды по имени Сюзанна (одно имя чего стоит!). У Сюзанны были неземной красоты длинные пышные волосы, яркие лосины, она была невозможная красавица. И мама у нее была красавица. Веяло от них спокойствием, богатством, достоинством. А я каждый день возвращалась домой, в свою комнату, где на стенах красовались еще папой нарисованные мультяшные Винни Пух и ослик Иа, залезала на второй этаж нашей с братом двухъярусной кровати, грустно смотрела на заваленный хламом балкон, из которого не видна была улица, и размышляла, как мне стать похожей на Сюзанну.
Когда люди так сильно злятся друг на друга, их дети узнают только о том, что «твой папа – козел, не нужна ты ему»
Денег на одежду в семье не было никаких. Однажды мама разорилась и купила мне лосины – тогда их все носили. Это была моя мечта, я смотрела на других девчонок, у которых был полный комплект лосин – и розовые, и голубые, и ярко-салатовые, – и мечтала, что когда-нибудь и я смогу пройти в таких по улице. И вот мама купила их мне, на моих глазах торжественно положила в самый дальний угол шкафа и сказала, что надеть я их смогу только на праздник. До ближайшего праздника ждать было долго, я вычеркивала дни в календаре, а когда наконец там остался один незачеркнутый день, достала лосины из шкафа, надела… и разрыдалась. Они стали мне безнадежно малы. Еще одним поводом для рыданий стали коньки. Прямо перед нашим домом было небольшое озеро, и зимой, когда оно замерзало, весь район приходил туда кататься на коньках. Это были одни из самых счастливых моментов моего детства – такая чистая, незамутненная ничем радость. Впрочем, продолжалась она недолго, я стала замечать, что в коньки мне стало влезать все труднее. Нога росла, а о том, чтобы попросить у мамы новые коньки, на размер больше, можно было даже не мечтать. И, знаете, я изобрела способ, как мне решить эту проблему. Я доходила до озера, там разувалась, ждала, пока ноги хорошенько замерзнут – прямо до онемения и полной потери чувствительности, – и потом этими замерзшими ногами залезала в коньки. Замерзшие пальцы не чувствовали дискомфорта от того, что ботинки безнадежно малы, и я могла кататься. Таким образом я каталась в этих коньках еще два года.
Из одежды я вырастала так же стремительно, и мой и без того небогатый гардероб в средних классах школы стал оскудевать с драматической быстротой. Но здесь был кое-какой выход. Я много читала, и любимой книжкой была история про маленькую девочку, к которой прилетала добрая фея и учила ее готовить, вязать и шить. Называлась книжка «Калинкины истории». Я зачитала ее до дыр и постепенно научилась всему, чему учила девочку фея. Я освоила швейную машинку и время от времени залезала в шкаф с мамиными старыми вещами, о которых она уже и думать забыла, а выкинуть руки не доходили, и перешивала их. Находила где-то тесьму, убирала лишнюю длину, пришивала какие-то меха – и мне казалось, что я хоть немного становлюсь похожей на Сюзанну.