Я, следователь..
Шрифт:
— А-а, эта… — Элга улыбнулась, покачала головой. — Ванда моложе… — и продолжала, полузакрыв глаза, танцевать с видимым удовольствием. Я посмотрел на часы.
— Имейте совесть, — засмеялась Элга. — Уходить во время танца неконспиративно!
Я принужденно улыбнулся и стал рассказывать Элге заранее приготовленную забавную историю о том, как один вор сделал подкоп под магазин, влез туда, и узкий земляной лаз вдруг обвалился и он, испугавшись до чертиков, стал звать на помощь сторожа: «Спасите, засыпался!» И думал все время об этом Косове, купившем
Элга спросила:
— Вы женаты?
— Да, — сказал я хмуро и почему-то добавил: — но жена хочет меня бросить.
— Шутите, — засмеялась Элга. — Вы очень забавный человек…
— В том-то и дело, — покачал я головой. — Клоун дома и злодей на службе.
— А вы давно женаты?
— Давно. Восемь лет.
— Ну, тогда все ваши ссоры — пустяки! — уверенно сказала Элга.
— Разве? — удивился я.
— Люди расходятся после первого года жизни и после семи лет. А кто уже перевалил — те живут. Это точно.
Я пожал плечами:
— Может быть, не знаю. А вы-то откуда это взяли?
— Знаю, и все. Так оно и есть…
Я посмотрела на нее и снова подумал, что она красивая девушка. А она вдруг сказала:
— Вы хорошо танцуете.
— Да? Это единственная штука, которой я прилежно учился в школе милиции.
— А там и этому учат?
— Да-а… Там учат многому.
Мы вышли на улицу. Снег уже весь растаял, только грязь хлюпала под ногами и моросил мелкий дождь. Сегодня надо было побывать еще в шести кафе. Рядом с нашей «Волгой» на стоянке стояла точно такого же цвета машина. Я еще присматривался к номеру, отыскивая нашу. И тут в мозгу ослепительно, как магний, полыхнуло: ведь номер «Волги», украденной у Рабаева, — ГХ 34-52. А Косов купил машину ГФ 89-35?..
ТЕЛЕГРАММА
Госавтоинспекции гор. Тбилиси
Прошу проверить судьбу автомашины госзнак ГФ 89-35 тчк Результаты сообщите Рижскую гормилицию тчк
Следователь
Лист дела 59
И на следующий вечер мы ездили по всем кафе Юрмалы и искали Ванду. У меня был с собой длинный список этих кафе, составленный Круминем, и я по очереди вычеркивал из него те, где мы побывали.
Когда мы ехали в Дзинтари, Элга сказала:
— А вы не хотите написать своей жене письмо? Знаете, такое, чтобы за душу брало…
Я усмехнулся и покачал головой:
— Я так не умею. Чтобы за душу брало. Да и вообще словами ничего тут не скажешь.
— А вы считаете, что она не права?
— Нет. Права.
— Значит, вы сами виноваты?
— Нет. В жизни, Элга, все сложнее.
— Ненавижу, когда говорят эти мерзкие взрослые слова «все сложнее», «не поле перейти», «ты этого не поймешь»…
Я засмеялся:
— А что делать? Действительно, все гораздо сложнее. Я вам постараюсь объяснить это, хотя не уверен, что получится. Моя жена — врач-онколог. Как-то я прочитал ее научную статью и нашел там такие фразы: «выживаемость облученных больных», «полупериод жизни пациентов» и всякую другую подобную петрушку. Жизнь и смерть в клинике — это в первую очередь работа. Научный поиск, победы, неудачи, методики лечения, диагностика — там все, чтобы через смерть утвердить жизнь. И приходят к ним тяжелобольные, зачастую обреченные люди, которые если не в клинике, то у себя дома все равно умрут. Поэтому там и смерть не такая бессмысленно-жестокая, не такая трагичная и нелепая, как та смерть, с которой приходится встречаться мне. Ведь у них и смерть когда-нибудь даст жизнь многим. А моя работа никого к жизни не вернет. Я только обязан не допустить новую смерть.
Я замолчал. Щетки на стекле с тихим стуком разбрасывали брызги, лучи фар шарили по мокрому черному шоссе.
— Ну?.. — сказала Элга.
— Баранки гну! — сказал я. — Вот Наташа и не понимает, как из-за такой малости можно неделями не бывать дома, приезжать на рассвете и в отпуске бывать только порознь…
— Но ведь это же совсем не мало — сторожить смерть! — тихо сказала Элга.
Я посмотрел на нее и подмигнул:
— Элга, веселее! Своей выспренностью я вверг вас в возвышенно-трагический тон. Я не смерть, я живых стерегу от смерти. Вот какой я стерегущий.
Она долго смотрела в ночь перед собой, потом сказала:
— Бросьте фанфаронить! Вам сейчас совсем не весело, и совсем вы не такой гусар, каким хотите казаться. И вообще все это, наверное, очень трудно…
Я промолчал. Элга сказала:
— А ведь когда-то всех преступников ликвидируют и вы останетесь без работы. Что будете делать?
— Вступлю в садовый кооператив, выращу сад и буду продавать на рынке яблоки.
Элга засмеялась:
— Но ведь это, наверное, нескоро будет.
— Почему же? Один друг сказал мне как-то: «Мир разумен и добр».
— Это не ваш друг придумал, — задиристо возразила Элга.
— Да, но он это сказал, когда мы шли брать вооруженного бандита. Я часто вспоминаю его слова и все больше убеждаюсь, что он прав, этот мой друг.
Элга упрямо покачала головой:
— Нет, нескоро еще…
— Ну, конечно, не завтра и не через год, но ведь ликвидируют! Вот, обратите внимание: сейчас почти не встретишь рябого человека. А ведь еще недавно засмеялись бы, скажи кому-нибудь, что рябых не будет. А вот нет! Нет оспы — и нет рябых. И преступников не будет…
Мы возвращались в Ригу около двух часов иочи. Не нашли мы Ванду, и завтра надо будет искать вновь. Элга уснула. Она спала, прижавшись ко мне и положив голову на мое плечо. На поворотах я крутил руль осторожно, чтобы не разбудить ее. Лицо девушки было ясно, улыбчиво. Около дома Элги, рядом с университетом, я затормозил, выключил мотор и долго сидел неподвижно, не решаясь ее будить. Потом она открыла глаза, огляделась и удивленно сказала:
— А я уже дома!
Мы сидели молча, лицо Элги мягко высвечивали крохотные лампочки приборного щитка, и я сказал вдруг: