Я справлюсь, мама
Шрифт:
Зазвучала песня Кирсти Макколл с обрезанными первыми тактами. Мы гуськом вышли из крематория и направились в церковь, к следующему акту этой кошмарной пьесы.
Я глубоко вздохнула и произнесла:
– Рут Энн Поттс, в девичестве Литтлхэйлз… моя мамочка… родилась в 1958 году…
Воспоминания о том, как я произносила речь, приходят урывками, вспышками. Помню, как я подошла к кафедре, коснулась ее, а потом вцепилась, как в спасительную соломинку. Мне казалось, что если я буду
В этой церкви меня крестили. Я атеистка, но с церковью связаны многие мои детские воспоминания. Я зачитывала отрывки из Библии, стоя на этой самой кафедре, ходила на занятия по подготовке к конфирмации, в пять лет играла Марию в рождественской пьесе, и на протяжении всего спектакля моя маленькая сестричка – ей дали роль ангела – ходила за мной по пятам и держала меня за руку. Однажды на Пасху мне поручили нести огромную свечу по проходу к алтарю, но я разволновалась и упала в обморок, когда священник стал читать «Отче наш». На этом моя карьера служки закончилась. Уже не помню, сколько раз я зажигала свечи в маленькой боковой часовне в память о покойной бабушке, маминой маме. Интересно, о чем думала мама, когда мы каждую неделю сидели в этой часовне, в гробовой тишине? Мне нравилось опускать монетки в ящик для пожертвований, выбирать свечку, зажигать ее – это казалось приключением. А ей? Что чувствовала она, преклоняя колени с маленькой дочерью, которая даже никогда не видела бабушку? Было ли ей так же тяжело, как мне сейчас?
Я стояла в трех метрах от места, где мы сидели когда-то, и рассказывала людям, знавшим маму при жизни, как много она значила для меня. Или пыталась рассказать. Вместить в пять минут целую жизнь. Я рассказала о ее детстве, о том, какой жизненный путь она выбрала. Моя речь была предельно стандартной, и, произнося ее, внутри я уже открещивалась от сказанного. Попытка свести мамину жизнь к паре забавных историй и паре избитых фраз оказалась невозможной, и я вдруг почувствовала, что оскорбляю ее память. Никакая речь не могла передать ее смех, не могла выразить, как дико она порой меня бесила, как ее любовь согревала меня, как мне хотелось снова уткнуться лицом ей в плечо и вдохнуть ее запах еще хотя бы раз. Никакие слова не могли объяснить, что никогда и никто не полюбит меня так сильно, как любила она, и не сможет полюбить. Но я каким-то образом заставила себя договорить и
После моей речи священнослужительница сказала несколько банальностей о маме, хотя они не были знакомы. Священник, работавший в церкви в то время, когда мы регулярно ходили на службы, давно уволился. Странно, что человек, никогда не встречавший усопшего, произносит о нем речь. Он говорит пламенно и эмоционально, хотя не только не знал покойного, но и назавтра даже не вспомнит его имени.
Затем я встала на выходе из церкви – там, где в детстве раздавала сборники псалмов. Сестра и отец выстроились рядом, чтобы поприветствовать каждого пришедшего на похороны. Гости называли свои имена, почему-то решив, что я их забыла. Но я всех помнила. Встреча с каждым напоминала слабый удар током: их были десятки, сотни, и все так или иначе связаны с мамой. Казалось странным, что они здесь, а ее нет: примерно такое чувство возникает, когда встречаешь учителя не в школе, а в супермаркете. К тем, кто потерял близкого, обычно обращаются со стандартной фразой: «Сожалею о вашей утрате». Больше ничего и говорить не нужно. Но как отвечать?
Сейчас мне кажется, что все просто: достаточно сказать «спасибо», а лучше – «спасибо, что пришли». Но тогда вместо этого я храбрилась и пыталась убедить людей прийти на поминки. Я вела себя как чрезмерно усердный клубный зазывала.
На поминках я носилась распушив хвост, с горящими глазами, включив режим приветливой хозяйки: так я ощущала себя более уверенно. Когда меня спрашивали, как я себя чувствую, отвечала, что справляюсь. На самом деле я впала в эмоциональную кататонию. Тараторила что-то про цветы, которые красовались на самом видном месте за обеденным столом и вовсе не сгорели в печи, вопреки моим опасениям. Я расхваливала их на все лады, с каждым часом все красочнее. Мясных пирогов хватило на всех. К морепродуктам никто не притронулся. По краям стола высились горы бананового пирога, который я точно не заказывала.
В середине поминок я ускользнула в сад вместе с Рут, села на скамейку, где всегда сидела мама, и закурила сигарету из ее пачки. Она не знала, что умирает, и я нашла половину блока в комоде, где она всегда их хранила. Я говорю так, будто если бы она заранее знала, что умрет, то распределила бы сигареты и выкурила последнюю в день смерти. Но, конечно же, она не могла этого сделать. Как не могла предсказать и многого другого. После похорон мы еще долго находили кусочки будущего, которое у нее отняли: библиотечные книжки; мелочи, заготовленные на потом; запись к парикмахеру. Сигареты не представляли для меня сентиментальной ценности: я выкурила их одну за другой. Мама бы этого хотела.
В тот вечер мне предстояло вернуться в Лондон, и, собирая вещи на кухне, я увидела, как папа выливает рассол из горшочков с заказанными морепродуктами.
Конец ознакомительного фрагмента.