Я стану Алиеной
Шрифт:
Наконец им указали на гостиницу под названием «Хрустальная башня», что в переулке за церковью Святой Екатерины Александрийской.
«Хрустальная башня» — частый, даже навязчивый образ из древней карнионской поэзии —в действительности ничего хрустального, а также башенного в себе не заключала. Это было двухэтажное здание с красной черепичной крышей, внутренним двором (как это принято на Юге) и затейливой, хотя и порядком осыпавшейся, лепниной по фасаду. Вероятно, раньше заведение процветало, но теперь осталось в тени более модных гостиниц вроде «Нобля с розой». Эта догадка подтверждалась и готовностью, с какой гостинник встретил даже таких невзрачных путников.
— Приветствую, господа! Ужинать или на постой?
— И то и другое.
— Безусловно! Но у нас… платят задаток.
Несомненно их вид все же внушал сомнения по части кредитоспособности.
— Не торгуйся, — тихо предупредила Селия. — Во время карнавала это не принято. Но если он задержит или испортит ужин, можешь его избить. Никто ничего не скажет. Обычай такой…
Оливер заплатил. Хозяин просиял:
— Что господа желают на ужин? Сегодня прекрасный выбор — жаркое по-карнионски, телячьи ребрышки с лимоном, утка, фаршированная оливками, рагу из индейки. Вина — фораннанское золотое, красное реутское, привозные — рейнское и кипрское, а также осенний эрдский эль, если господа с Севера…
Оливер махнул рукой, останавливая перечисления. Здесь он мог с честью доказать, что в Карнионе бывал и что к чему понимает. Это были все традиционные южные блюда, без увлечений новомодными роскошествами в духе знаменитого «императорского жаркого» или попыток воспроизвести римские излишества, такие, как пироги с живыми птицами внутри, — все это наверняка подавалось в «Нобле с розой», — но и без уклона в простонародность, скажем, кровяных колбас или рубцов, доступных в любой харчевне.
— Жаркое и утку. И кувшин реутского. Да прикажи позаботиться о наших лошадях.
— Конечно, о чем речь… И… — хозяин с некоторой задумчивостью оглядел новых постояльцев. — Может, господам угодно помыться с дороги? Я прикажу, чтобы бочку занесли в комнату.
— Это уж безусловно, — проворчала Селия. Оливер не видел под маской ее лица, но мог бы поклясться, что она усмехается. — Мы прибыли в цивилизованные края, друг мой…
— Он даже не спросил наших имен, — сказал Оливер, когда они поднимались по лестнице.
— И не спросит. Это ведь карнавал… Так они стали постояльцами «Хрустальной башни». И после сытного и вкусного ужина — карнионская кухня была хороша, хотя, на взгляд северян, излишне отдавала перцем, чесноком и лавровым листом, — вволю отпарившись в горячей воде, лежа в чистой постели — извечная карнионская страсть к комфорту! — трудно было поверить, что совсем недавно они не знали ничего, кроме бесприютных странствий, хмурого неба над головой и ночевок на холодной земле. Но так было. И скоро снова будет. Не нужно обманывать себя мечтой о покое и уюте. А обмануться так хотелось! Оливер вынужден был признать, что с самого отрочества, пока он жил у тетки под крылышком, он не знал таких удобств. А ведь удобства были весьма скромными — свежее белье, стены без щелей, стол и стулья, не страдающие хромотой. Но он отвык от всего этого за скудностью и безобразием университетского квартала в Тримейне, а затем в скитаниях по постоялым дворам. И он сам был в том виноват. Если у него вдруг случайно заводились деньги, он предпочитал тратить их на книги, а не на жилье.
— Завтра или послезавтра, — сказал он, отгоняя эти мысли, — мы пойдем в порт, разузнаем насчет корабля… может, зимние шторма кончились.
— Ты так легко принял решение об отъезде. А как же твои родные в Старом Реуте?
— Мои родители давно умерли.
— Ты никогда не говорил.
— Ты не спрашивала.
— Прости. — Она повернулась к нему. В комнате было темно, но Оливеру показалось, что ее лицо помрачнело. Только глаза были светлы, как всегда. — Я была слишком сосредоточена на себе. Больше этого не будет.
Он обнял ее, что уже стало привычкой, пристроил ее голову себе на плечо.
— В Старом Реуте… давно я там не был… да, есть у меня там родственники, но они привыкли, что я всегда в отбытии.. но… знаешь, я прежде не думал о том, что вернусь, а сейчас, если бы это было возможно, я хотел бы вернуться туда… вместе с тобой… У меня есть в городе дом. Небольшой, но есть. Никогда не хотел там жить. Скучно казалось. А теперь… если бы мы могли там поселиться… Впрочем, что говорить о том, что не может быть…
Она ничего не ответила, только крепче прижалась к нему.
Около полуночи их разбудил такой шум и грохот, будто в город ворвалась императорская конница и все крушит на своем пути. Звон, треск, вопли сливались с набатом на башнях.
Инстинктивно рванувшись за оружием, Оливер замер, прислушиваясь. Шум, несмотря на все безобразие, отличался от сопутствующего сражениям. Люди, бежавшие по улицам, колотили в сковороды и кастрюли, миски и противни, кукарекали, вопили, словно коты, которых дерут за хвост, — правда, не исключено, что настоящих котов к этому хору тоже присоединили. Среди общего дрязга и звона можно было различить отдельные дружные выкрики: «Пошла прочь, старуха! Убирайся вон!»
— А, старуху гонят. — Селия приподнялась в постели, пояснила: — Зиму выгоняют из города в январские календы…
— Ты еще скажи: «Обычай такой». В этом городе когда-нибудь спят?
— Ну, наверное, к рассвету угомонятся. Должны же они когда-то отдыхать.
Они рассмеялись. Потом Оливер спросил:
— А мы с тобой? Спать же все равно невозможно…
— Что ж, значит, мы тоже успокоимся на рассвете…
В первый день в порт они решили не ходить, сделав короткую передышку. Почти до полудня — как и большинство горожан во время карнавала — провалялись в постели, а после, наскоро перекусив, отправились в город.
Начало рождественских праздников, совпадавшее с древним днем Полузимья, необычайно яркое и пышное, несколько приглушавшееся последующими днями поминовения мученика Стефана и невинноубиенных младенцев — когда веселье было объявлено кощунством, и если не было сведено на нет усилиями Святых Трибуналов, то по крайней мере вводившееся в рамки, — в канун январских календ буйно вспыхивало вновь, как огонь костров на пустоши, и не должно было более утихать до самого Богоявления. Так, впрочем, было везде, не только в Карнионе, хотя здесь праздники имели свои особенности. Нигде в империи люди не предавались ряжению с такой страстью. И ни в одном городе, отметил Оливер, он не видел столько звериных масок. Чаще всего это были оленьи маски, нередко в сочетании с оленьими же рогами и шкурами, но также волчьи, лисьи, бычьи, кабаньи. Последние две личины чаще всего принимали на себя мужчины. Хотя — кто здесь мужчина и кто женщина? Люди не только с упоением рядились в одежды противоположного пола — мужчины зачастую цепляли себе накладные груди, женщины привязывали бороды. Празднество дикарей? Вот уж чего о здешних жителях не скажешь… И к тому же вздымавшийся ветер порой, отбрасывая лохматые шкуры, открывал добротный и даже изысканный наряд — башмаки из тонкой кожи, блеск чеканного серебра на поясах и пряжках…
Ветер дул сильный и пронзительный — это было единственное, что портило яркий погожий день. Солнце сияло до рези в глазах.
В пестрой толпе Оливер и Селия смотрелись довольно серо и блекло, несмотря на то, что он оделся в чистое (от самого Кархиддина берег), а она — в новое (именно серое). Конечно, не они одни были такими, на карнавале не возбранялось веселиться никому, вне зависимости от достатка, и одевался каждый как мог, лишь бы лицо было скрыто под личиной, а это правило они соблюдали. Оружие на карнавале также допускалось, правда, у многих ряженых оно было шутовским, но у Селии с Оливером — настоящее. Она снова взяла с собой оба меча, спрятав их за спиной, лишь плащ накинула сверху — и не видать совсем, а торчащие рукояти можно было принять за какие-то замысловатые карнавальные украшения. Эти предосторожности — и оружие, и стремление его спрятать, — не смущали Оливера. Передышка передышкой, а угрозу, висящую над ними, никто не отменял.