Я - судья. Божий дар
Шрифт:
Адвокат пожал плечами — кто ж не знает.
— До того как прийти сюда, я работала в прокуратуре, — продолжала Лена. — Где-то с год назад мы проводили проверку по фактам жестокого обращения с детьми в одном из домов ребенка. Там нянечки после кормления заклеивали грудным детям рот скотчем. Чтобы они не кричали. В другом доме малютки из-за халатности главврача за три года умерло девять малышей. Младшему было три месяца, старшему — четыре года. Дети болели, а главврач не обращал на это внимания. Если бы их вовремя отправили в больницу — они были бы живы. Там никаких фатальных диагнозов не было — пиелонефрит, грипп, пневмония… Все лечится. Никто просто не заметил, что дети больны. А когда заметили — было поздно. Главврач
Джонсоны переглянулись. В лице Джейн читалась паника.
— Не понимаю, какое это имеет отношение к делу! — адвокат чуть на стуле не подпрыгивал от возмущения.
— Я не говорю, что во всех домах малютки детям заклеивают рты и морят их голодом, — продолжала Лена. — Это исключение, не правило. Но повторяю: любой, даже самый лучший приют — крайняя мера. Чтобы отправить туда ребенка, надо иметь очень веские основания. Да, мы помещаем детей в такого рода учреждения. Но… Как бы это точнее сказать? По витальным показаниям, если угодно. Когда пребывание ребенка с родителями напрямую угрожает его жизни и здоровью.
Теперь Лена обращалась только к Джонсонам. Она старалась говорить как можно медленнее, чтобы супруги лучше поняли ее.
— Вчера я подписала решение суда, по которому двухлетний мальчик будет жить в доме малютки. И поверьте, это решение далось мне ой как нелегко.
Она рассказала про Диму Калмыкова. Про малыша, которого она никогда в жизни не видела, но была уверена: останься мальчик с матерью, рано или поздно он может погибнуть, вывернув на себя кастрюлю с кипятком или выпав из окна.
Адвокат снова запротестовал:
— Этот мальчик не имеет никакого отношения к нашим делам, Елена Владимировна! Это рядовое лишение родительских прав. Тривиальнейший случай. Не было обмана, кражи, неисполнения обязательств по договору оказания услуг! Если вы забыли, я напомню вам суть дела: суррогатная мамаша заключила договор, получила деньги, а затем обманула своих нанимателей, моих клиентов! Намеренно и цинично!
— Не думаю, что она кого-то сознательно обманула, тем более цинично, — покачала головой Лена. Она вспомнила хлюпающую носом, зареванную Люду. Какой там цинизм! Она и слова-то этого не знает… — Вы что, действительно считаете, что все случившееся — осуществление какого-то тщательно разработанного плана? Эдакое дьявольское порождение преступного ума? Спросите любого психолога. Рацио здесь вообще ни при чем. Просто у девочки включился материнский инстинкт. И все доводы рассудка отступили перед ним, понимаете? Ничего тут не поделаешь, природа так устроила, не мы с вами. Этот инстинкт включается в момент родов у каждой женщины… Ну, почти у каждой. У мамаши Калмыковой он за два года так и не включился. Но это — патология. К счастью, подобное редко встречается.
— Елена Владимировна, вы снова уводите разговор в сторону! Мы не обсуждаем дело о лишении Калмыковой, или как там ее, родительских прав!
— Нет, — согласилась Лена. — Не обсуждаем. Я просто хотела привести пример. Вы располагаете свободным временем? — обратилась она к Сэму и Джейн.
— Да, некоторым количеством, — ответил Сэм.
— К чему этот вопрос? — заволновался адвокат.
— Я хотела бы, чтобы вы посетили один из наших домов малютки, — сказала Лена, глядя на Джонсонов и игнорируя адвоката. — Просто съездите туда и посмотрите, как живется детям. Если хотите, я могу дать адрес приюта, куда мы отправили Калмыкова. Это мальчик, о котором я вам рассказывала.
— Зачем моим клиентам ездить в детский дом?! — адвокат разволновался окончательно.
— Чтобы понять, о чем именно вы просите, требуя, чтобы я определила местом содержания вашего ребенка дом
Дома Сэм заставил Дженни выпить какао, дал ей снотворное, уложил в постель, укутал, как маленькую, одеялом. Джейн всегда была сильной, в ней было столько жизни, что с избытком хватало на двоих. Но теперь, казалось, эта бьющая через край жизнь испарилась, вытекла, как вода из треснувшего кувшина…
Однажды, давным-давно, Сэм тогда еще учился в начальной школе, у соседей случился пожар. Как была их фамилия? Филис? Филлипс? Ах нет, Филиас. Да, точно, Эдди и Лиз Филиас, и трое их детей — Томас, Альберт и маленькая Сью, которую мать Сэма всегда угощала яблоками из своего сада… В доме Филиасов случилась утечка газа, потом где-то замкнуло проводку, и деревянный дом вспыхнул в один момент. Когда приехали пожарные машины, на месте аккуратного соседского домика пылал гигантский костер, красные сполохи бежали по почерневшим балкам, взрывались, лопались оконные стекла, потом вдруг крыша сложилась, будто кто-то выдернул нижнюю карту из карточного домика… Пожарным удалось спасти только пятилетнюю Сюзи. Сью повезло. Кошка Филиасов недавно принесла четверых котят. Корзину с котятами поставили у входа в подвал. Когда начался пожар, Сюзи как раз спустилась туда, чтобы дать котятам молока. Все остальные были в спальнях на втором этаже. Никого из них не спасли — ни Эдди, ни Лиз, ни Томаса с Альбертом. Все они превратились в чудовищное барбекю.
Все это: и про утечку газа, и про замыкание, и про то, что Сью так вовремя отправилась покормить котят, и про заживо сгоревших остальных членов семьи — Сэм узнал много позже. Что-то — от родителей, о чем-то говорили в школе, у одного парня двоюродный брат служил в пожарной бригаде, и хотя он не дежурил в тот день, но рассказывал слышанные от других ребят-пожарных жуткие подробности насчет Филиасов. Все это было потом. А в тот день Сэм просто увидел складывающийся внутрь пылающий дом и пожарного, который вытащил Сью через заднюю дверь.
Прошло больше тридцати лет, но Сэм до сих пор помнит, как здоровенный пожарный усадил Сюзан на подножку машины «Скорой помощи», накинул ей на плечи одеяло… Сью прижимала к животу котенка. У нее был странный, отсутствующий взгляд. Она ни слова не говорила, не плакала. Сидела, вцепившись одной рукой в котенка, а другой теребила подол платья. Подошел врач, стал осматривать девочку. Она послушно поворачивала голову, поднимала руки, но все равно была похожа на тряпичную куклу. И лицо ее по-прежнему ничего не выражало, в глазах была пустота, словно пожар, унесший ее семью, выжег ей душу, словно вся жизнь, которая в ней была, выгорела, как выгорает кислород в наглухо закрытой комнате.
Сейчас Дженни напоминала мужу эту пятилетнюю девочку с пустыми глазами. Она смотрела мимо него. Она позволяла себя одевать, когда Сэм ставил перед ней тарелку, не глядя съедала все, что он ей накладывал, но Сэм очень сомневался, что она чувствует вкус еды. Как-то раз он поймал себя на мысли, что, если на тарелку Джейн вместо бифштекса с зеленым горошком положить картофельные очистки или пригоршню целлюлозной крошки, она запросто это съест и не заметит.
Если бы она плакала, кричала, била посуду, было бы лучше. Ну, может быть, не лучше. Но совершенно точно — проще. Если бы Дженни рыдала и била посуду — можно было бы что-нибудь сделать. Можно было бы сграбастать ее в охапку, и держать, крепко держать обеими руками, и не отпускать, даже если бы она стала молотить его кулаками в грудь, и найти какие-то слова, и кричать ей эти слова до тех пор, пока она не затихнет, обессилев, пока не услышит его. Но она не кричала, не плакала, не слышала, не видела… Она была где-то далеко, так далеко, что не дозовешься.