Я - судья. Кредит доверчивости
Шрифт:
Он родился тогда в больнице заново — с сердцем, которое, казалось, сделало первые в его жизни удары, с новой чистой душой и чужой, незнакомой внешностью: Виктор не помнил, как выглядел раньше.
Все говорили о какой-то аварии, о том, что байк всмятку, а его спасли чудо и шлем…
Виктор не помнил никакой аварии, не помнил, что у него был байк, впрочем, иногда по ночам он просыпался от какого-то дикого шума в голове — этот шум напоминал визг колес и грохот металла… Он не мешал ему жить, этот шум, просто будил его
Как ни прислушивался к себе Виктор, он не обнаруживал в своей новой душе и новом сердце страсти к байкам, скорости, ночным гонкам…
К чему все это?
Кажется, таких гонщиков называют в народе «донорами на колесах». Молодые, здоровые девчонки и парни разбиваются насмерть — бери на органы все, что хочешь, если с родственниками договоришься…
Неужели он был таким же дураком?
Это подтвердила мать, которую пустили к нему в тот день, когда он очнулся.
Она поставила на тумбочку пакет кефира, положила несколько апельсинов в пакете и, поджав сухонькие губки, спросила:
— Ну? Допрыгался?! Я ведь предупреждала… Не дай бог, калекой останешься, я тебя кормить не буду…
Мать Виктор помнил, но смутно — какие-то крики, попреки, что «она его кормит», и губы — жесткие, злые губы, которые она всегда поджимала, и их почти никогда не трогала улыбка… Кажется, она растила его одна… Кажется, маялась, убивалась сутками на работе, не устроила свою личную жизнь, и все из-за него, Виктора…
Он почувствовал себя виноватым тогда, глядя на пакет кефира и апельсины, наверное, мать потратилась, в чем-то себе отказала, а потом ехала долго, с пересадками, в больницу и опять тратилась — на билеты…
— Прости, мам… — прошептал он, но, похоже, она его не услышала.
— У всех дети как дети, а ты… — Мать закрыла лицо руками и всхлипнула.
Виктор хотел спросить, откуда у него мог взяться байк — удовольствие дорогое, — ведь не она же ему денег дала на мотоцикл, который он якобы разбил всмятку. Он многое хотел у нее спросить, но мать развернулась и ушла, так и не оторвав рук от лица…
Амнезия…
Какое тягучее, вязкое слово. И одновременно — колючее. Врач говорил «у тебя амнезия», и Виктору казалось, что ему сообщали — прежний Виктор умер, а кто ты — неизвестно.
— А когда это пройдет? — рискнул он однажды спросить у врача.
— Одному Богу известно, — вздохнул пожилой доктор, и было невероятно странно, что он ссылается на творца…
Впрочем, Виктор не хотел ничего вспоминать — наверное, в той его жизни было мало хорошего и радостного, наверное, он что-то делал не так, жил и мыслил неправильно. Виктору нравился белый лист в его голове, сердце, душе… Этот лист можно заполнять заново, начисто, не допуская ошибок.
Так и случилось.
Он переписал судьбу благодаря амнезии.
Поэтому начала у этого счастливого сна не было,
Утром дежурная сестра сказала, что звонила какая-то девушка, интересовалась здоровьем Виктора.
Почему она звонила медсестре?
Почему не пришла, если это его девушка?
Виктор категорически не помнил, с кем встречался, кого любил, и любил ли вообще… Поэтому, когда сосед по палате вышел в коридор, а потом, заглянув, подмигнул и сообщил шепотом: «Там твоя пришла», — Виктор напрягся. Какая она — эта «твоя»?
Вдруг сердце не дрогнет, не вспомнит, останется равнодушным… Что тогда делать, как объяснять, что на «белом листе» нет места чужому имени? Да, и кстати, как же ее зовут?
Дверь открылась… И палата словно залилась солнечным светом — несмотря на то, что за окном сумрачный день, несмотря на то, что больничный воздух пропитан страданиями…
Он сразу узнал ее.
И вспомнил имя — звенящее, переливающееся, как луч солнца в горном хрустале, — Анжелика. Это имя он готов был вписать в белый лист и оставить его там единственным.
Облако медовых волос, пронзительно-голубые глаза, фарфоровая кожа и свежие пухлые губы в полуулыбке. В руках она держала связку воздушных шаров — синих, красных, желтых и белых. Они заполнили пространство под потолком, нарушив скучную геометрию комнаты веселым разнообразием…
Эти шары Виктор тоже готов был вписать в белый лист навсегда.
— Лика! — Он подтянулся и сел на кровати, хотя прежде не мог даже приподняться.
Она засмеялась, выпустила шары, которые разноцветным ковром оккупировали потолок, и присела на край кровати.
— Лежи, Вить, мне сказали, что ты скоро поправишься.
Он схватил ее прохладную руку и прижался к белоснежной коже губами. Почему-то это ее смутило — щеки зарделись, глаза потемнели и из пронзительно-голубых стали синими…
— Вить, тебе нельзя волноваться…
— Я так ждал тебя, так ждал…
Еще минуту назад он никого не ждал, а теперь был уверен, что умер бы без этих глаз, этих тонких рук и разноцветных шаров…
Она мягко отобрала свою ладонь и быстро-быстро стала говорить. Ее голос струился серебристым ручьем, слова сливались в бесподобную мелодию, и Виктор сделал усилие над собой, чтобы из этой мелодии вычленить предложения и фразы…
Оказывается, они учились на одном курсе в лингвистическом университете, оказывается, уже защитили диплом… Все однокурсники бегают, ищут работу, иногородние разъехались по домам, поэтому его никто не навещает, и снарядили ее — от всего курса… Решили, что фруктов и соков у него навалом, поэтому скинулись на шары…
Почему «снарядили», почему «скинулись»? Виктор не понимал ничего.
Он снова взял ее за руку и, слушая удары собственного сердца, спросил:
— Когда у нас свадьба?