Я тебя никогда
Шрифт:
— Хорошо заливать, — оборвал он меня и вдруг сделал шаг на меня, и я врезалась спиной в стенку. Дальше отступать мне было некуда, а возможности обойти этого бугая никакой не было…
— Не смей мне лгать, малявка, — процедил он, сурово глядя мне в глаза и слегка склонив ко мне свою голову.
Обязательно так близко подходить? Я даже чувствую отсюда запах его туалетной воды… Её даже запахи камеры не перебили — стойкая какая…
Голова начала кружиться от страха. Что он от меня хочет, не понимаю?
— Хорошо, не буду, — ответила я то, что пришло на ум. А
Матвей резко и довольно больно сжал моё запястье и убрал от своей груди. Он продолжал сжимать мою руку, а взгляд холодных серых глаз устремил на меня.
— Не смей меня трогать, убогая, — заявил он. — Иначе ты об этом очень пожалеешь.
— Да я… Не собиралась к тебе прикасаться даже… — пыхтела я, пытаясь вывернуть свою кисть из его тисков, но он не отпускал, и напугал меня до чёртиков. — Ты же сам… Ну отпусти же!
Матвей не послушал меня. Он наклонил голову ещё ниже, мы стояли почти лоб в лоб. Он смотрел в мои глаза, а я замерла на месте, не зная, что же мне делать — без собственной руки уйти отсюда довольно сложно…
— И голос свой тоже не вздумай ещё хоть раз на меня… — серые глаза отчего-то опустились ниже, их взгляд остановился на моих губах. От его взгляда тонкую кожу буквально закололо… Чего она так смотрит на них? — …повысить. Поняла?
— Но мне больно, Матвей!
— Мне плевать на твои чувства, Мальвина. Плева-а-ать!
10
— Мне на твои — тоже! — вдруг высказалась я. Я стала закипать и перестала чувствовать страх. Кто он такой, что позволяет себе вот так обращаться со мной? Лапать, пугать? Он просто папин избалованный сынок, долбаный мажор, с которым меня судьба свела случайно, и я перед ним точно ни в чём не виновата была. Не могла я молчать, когда ко мне относились так несправедливо и словно бы… Как к рабыне. Я ему — не рабыня! Пусть подружек свои стращает, придурок! — Руки убери сам, Артемон!
— Чё за Артемон? — сузил глаза Матвей.
— Ты ещё и неуч, что неудивительно, — плюнула я ему в лицо, пытаясь от него отбрыккнуться. — Артемон — друг той самой Мальвины, которой ты меня окрестил! Пёс!
— Пёс?! Ты меня псом назвала, мелкая?
— Не псом, а Артемоном!
— Но Артемон — пёс?
— А вот с логикой у тебя всё нормально!
— Значит, по факту ты назвала меня псом!
— А ты меня — безмозглой куклой!
— А это не так?
— Не так! И вообще, если ты не знаешь, кто такой Артемон, то иди, почитай на досуге — “Золотой ключик” называется книга. Стыдно такое не знать! Может, ты ещё и Карабаса-Барабаса забыл? Ты же наверное, чтение книг на “Букваре” закончил? Это единственная книга, которую ты прочёл, да? А зря, ведь у твоего папы много денег на книги, а мозгов у сыночка читать их нет! Начинай, пока ещё не совсем поздно. Пора просвещаться!
— Ты совсем оборзела, коза малолетняя? — не отпускал он меня упорно. Всё это время мы так и продолжали борьбу в коридоре. Хотя “борьба” — сильно сказано. Мы с ним были как Слон и Моська. Слон
— Да поняла я, поняла! — ответила я, снова попытавшись лягнуть его, впрочем опять неудачно. — На зажравшегося мажора, которому всё на блюдечке дают, но он ничего не умеет ценить! На родителей гонит, вместо того, чтобы сказать спасибо! На девчонку, которая абсолютно ничего, ну ничегошеньки ему не сделала, и ведёт себя как бешеный бабуин, пользуясь своей силой-матушкой. Сила есть, ума не надо! Так, Матвей?
Он резко отпихнул меня от себя. Я вжалась в стенку от этого взгляда.
Я понимала, что бить меня, он, конечно, не станет. Почему-то мне казалось, что несмотря на скотское поведение в силу отсутствия нормального воспитания, Матвей не настолько подонок, чтобы бить женщин. Пока это был его единственный плюс, и то — сомнительный…
— Ты сегодня себе наговорила на сто лет мук, поняла?
Весь запал внутри меня вдруг кончился, я сдулась как воздушный шарик.
Ой…
Что-то я и правда разошлась.
Попьёт он крови теперь за мои слова…
— Я ещё думал тебя просто игнорировать, но теперь… — он окинул меня суровым взглядом. — Теперь я буду считать своей святой миссией превратить твою жизнь в ад. О каждом своём слове ты пожалеешь, пигалица мелкая… Раскрыла варежку… Научишься её захлывать. Готовься…
И он ушёл в свою комнату, тяжело и грузно ступая.
Я воспользовалась полученной свободой и юркнула мышкой к себе в спальню, закрыв дверь на засов с другой стороны, который, слава богу, тут имелся…
Ну и что я наделала?
Страх вернулся.
И говорил мне, что я наговорила много лишнего и разозлила и без того голодного и злого тигра в клетке…
11
Весь вечер металась по комнате и не могла найти себе места.
Беспокойство и тревога внутри усиливались.
Ощущение, что тучи надо мной сгущаются, стало почти осязаемым…
Я села на кровать и сняла с тумбочки фотографию мамы в рамке…
Ещё пока с чёрной лентой.
Сороковина ещё не прошла…
Ещё не отболело, ещё так тяжело вдруг остаться одной, как я уже вынуждена была сражаться с обитателями этого большого, чужого мне дома…
— Мам… Ну что ж ты меня так вот оставила, на съедение волкам… — хлюпала я носом, вытирая солёные слёзы с щёк. — Ну кто ж теперь меня защитит и пожалеет, погладит по голове, словно я маленькая девочка? Скажет, что всё образуется и наладится?
Мама всегда так делала.
Когда я плакала и расстраивалась, и мне казалось, что точно наступил конец света, мама садилась на диван и звала меня к себе. Клала мою голову себе на колени и начинала перебирать пряди моих волос, гладить по спине, шептать всякие нежности и обещания, что всё обязательно ещё будет хорошо, что совсем скоро слёзы мои высохнут, и я пойму, что это не проблема, а чушь, что ещё буду звонко смеяться над всем этим. Главное, что у неё есть я, а у меня — она…