Я твой ужас и страх
Шрифт:
— Каждый раз, когда я вот так стою на подоконнике, ты останавливаешь меня, страх… Иначе, я бы уже давно была мертва. Спасибо, что ты есть.
Она развернулась к нему, приникая лбом к его груди. Веяло чем-то спокойным и глухим, пусть не радостью, но и не смертью, не этим ужасом исчезновения. Чем-то привычным, с чем вполне можно жить дальше, преодолевать, бороться с ним и — прежде всего — с собой, переступать через свои потаенные страхи, эгоистические фобии. На этот раз Валерия поняла, что избавилась от еще одной: она бы больше никогда не попыталась покончить
Она, наверное, слишком доверчиво закрывала глаза, тяжело дыша, чуть не падая. Цепкие руки, обтянутые серой кожей, все еще поддерживали ее. Она чувствовала, как бешено колотится собственное сердце и слышала размеренные удары его. Хотя… сердца ли? Или это взмахивали крыльями золотые бабочки? Что-то чуждое в этом средоточии черного песка, а, может, его истинная сущность, которую он все еще отрицал.
— И… Как мне это расценивать? — смутился Король Кошмаров. Кажется, он и сам запутался, почему так поступает.
— Не знаю, я не учитель, чтобы выставлять оценки, — отвечала Валерия, гладя его по спине, обнимая.
— Ты просто провоцируешь меня, — почти простонал он, вновь теряясь, как в бреду.
— На что?
— Не знаю…
Тепло… Все заполняло невыносимо сладостное тепло, почти незнакомое посреди долгих лет одиночества и непонимания. Теперь же все оттаяло, и весеннее солнце забыло, что на дворе зима, не напоминало, что открыто окно. Валерия любила в тот миг весь мир, простила все своим родителям, простила всех людей. И сама просила у них прощения за всю эту замкнутость на бессмысленных мелочах.
— Нет, не провоцирую. — Валерия подняла глаза. — Я хотела, чтобы ты понял: страх не должен властвовать. Но… и исчезать не стоит. Иногда ты даже нужен. Например, таким, как я. Тем, кто стоит на подоконнике или за перилами моста, держит у виска пистолет. Их уже не отрезвят счастливые сны. Они думают, что обретут их, если прыгнут. Их может отрезвить страх! Страх потерять эту жизнь, может, страх за тех, кого они оставляют. Пусть увидят кошмары о том, что они оставят миру, если так покинут его! Или кошмары о том, что их проблемы не так ужасны по сравнению с бедами других. Хотя бы так…
— Это не входило никогда в мои планы, — отвернулся Король Кошмаров, нахмурившись: — Так ты намеренно вставала на подоконник?
— Вот сейчас, второй раз — да, — призналась Валерия, виновато улыбнувшись.
— Я-то повелся…
— Сорвалась я случайно, — дрогнул голос Валерии, отчего она крепче прижалась к Королю Кошмаров, точно искала защиты и оправдания своему поступку: — Честно.
— Глупость какая! К чему ты призываешь? — отстранился он. Вновь ярче проступили черные тени, вновь они нашептывали ему неверные решения.
— Жить! — воскликнула Валерия с надрывом, будто он падал в бездну, а она не имела сил удержать. — Ты бы мог быть по-настоящему полезен, и не исчезать. Твоя власть убивает тебя вместе с «подданными».
— Это все… сказки. Против своей природы не пойдешь, — отмахнулся он, но лицо его исказилось, точно у маски трагедии. Тени тянули за невидимые нити, тени мучили его образами кошмарных лошадей, не давая ответов.
— Природы? У всех есть выбор! А как же золотые бабочки? Что это тогда в твоей душе? Ты не смерть, ну, а природа… она у всего двойственная. Можно и выбирать, — взывала Валерия, подходя к нему, точно рассчитывая тягаться с этими жадными монстрами.
— Выбирать… А ты ведь… Не боишься, — удивился Король Кошмаров, оживляясь: — Ты же совершенно не боишься меня! Как ты меня все еще видишь, если ты не боишься меня?
— Может, я просто не хочу, чтобы ты исчезал? — вздрогнула Валерия, уже не скрывая слез, прижимая руки к груди, чтобы унять штормящее сердце. — Хранителей Снов тоже никто не боится. Вспомни! Вспомни то, что мы оба видели прошлой ночью! Ты же помнишь это! Я не хочу, чтобы ты исчезал! Вернись! Пожалуйста, вернись! Вернись из-под пепла!
И она в исступлении покрывала поцелуями его лицо, губы, щеки, горячими прикосновениями, живыми, словно бы желала доказать: они не умерли тогда, и пепел не засыпал их навеки. Он же стоял в ступоре, точно ему открылось нечто, точно обрушился целый водопад видений. Губы его неуверенно шевельнулись, как в трансе:
— Помню… Я… я умер однажды. И проклял надежду…
— Да, твое проклятье — это черный песок. Но надежда осталась. Ты ее видел! — почти навзрыд твердила Валерия, цепляясь за яркие нити, что протянулись от сердца Короля Кошмаров, проросли из золотых бабочек, отогревая и ее. И черные тени исчезали навек, распадались иллюзиями.
— Что ты со мной делаешь! Больно! Жжется! Я таю! — он вновь попытался отпрянуть привычным жестом, однако она не позволила, обнимая его, точно согревая своим человеческим теплом. О, как мало его! Как много страха вне этого тепла, которое порой способно отвернуть от жадных когтей тьмы. И эти два постылых силуэта ныне растворялись, а бешеная квадрига убиралась прочь, тени коней обретали покой. Растворялся неразгаданный для него собственный страх, потому что он вспомнил тот день во всех деталях. Это читалось в его широко раскрытых глазах.
Он тоже видел гибель города, память причиняла нестерпимую боль, но от нее золотые бабочки взметнулись и засияли ярче прежнего. И черный песок боли больше не гасил их. Его сон, его воспоминание… Его светлые сны о временах, где цвели анемоны их любви. И где они погибли.
— Нет… Это просто надежда в тебе становится другой. Живой… — Валерия успокоено гладила его волосы, едва не падая от обессиливающей безмятежности, но грустно вздыхала: — Только мой путь — остаться в этой темноте… Этой мой метод, я не рассказала: сначала сделать больно, довести до самого дна, до самого дна тебя самого, изучить до мелочей. А потом вытащить на свет. И отпустить. Он сработал уже несколько раз. Мне же суждено оставаться в этой темноте, потому что никто не способен вытащить меня.