Я, ты и любовь
Шрифт:
— Ты не виновата.
— Не смей! Ты ни черта не знаешь! — заорала она так, что у меня зазвенело в ушах.
— Тогда расскажи, — прошептал я.
— Не могу, не могу, не могу. — Она качала головой из стороны в сторону, отказываясь плакать. — Это моя вина. Я убила его. — Всхлипывание, за ним полноценное, не подавленное рыдание.
— Чушь. Он спас тебя, потому что любил. Ты его не убивала.
— Ты не понимаешь… Я его убила. Мы спорили. Если бы я сказала «да», он был бы жив. Ты не понимаешь. Ты не… просто не понимаешь. Ты не знаешь всего. Никто не знает. Если бы я тогда согласилась, он был бы жив. Но я сказала «нет».
— Сказала «нет» в ответ на что?
Сотрясаясь всем телом, тяжело и прерывисто дыша, все еще удерживаясь
— Он попросил меня выйти за него замуж. А я сказала «нет».
— Тебе было восемнадцать лет!
— Знаю. Знаю! Поэтому я и сказала «нет»! Он хотел учиться в Стэнфорде, а я мечтала о Сиракузском! Я бы пошла в Стэнфорд, чтобы не расставаться, но… я не могла с места в карьер выйти за него замуж. Я не была готова обручиться и стать женой.
— Многие с тобой согласятся.
— Ты не понимаешь, Колтон. Не понимаешь и не поймешь. — Она икала, слова вырывались частями: — Он сделал мне предложение в машине. Я вышла, разозлившись, что он не желает меня понимать. Кайл последовал за мной. Мы остановились у дома и спорили. Несколько минут простояли — я на крыльце, он на дорожке. Надо было войти в дом, а мы торчали на улице. Дождь перестал, но ветер окончательно разошелся. Я слышала, как сломалась сосна — будто пушка выстрелила.
— Ты его не убивала, Нелл. Не убивала. То, что ты сказала «нет», не значит…
— Заткнись! Вот просто заткнись сейчас! Я сказала «нет». Он решил, что я его не люблю, и мы массу времени потратили на выяснение отношений. Если бы я сказала «да» и пошла в дом, дерево упало бы на пустое место, не причинив вреда ни мне, ни Кайлу. Он был бы жив. Но я колебалась, и он умер. Если бы я не застыла как дура… Могла бы отпрыгнуть влево или вправо. Могла! Но я замерла. И он меня спас, а сам… погиб. Он погиб по моей вине.
— Чепуха.
— Заткнись! — закричала она мне в грудь. — Я убила его. Он из-за меня погиб. Я хочу, чтобы он вернулся! — послышался дрожащий шепот, и я почувствовал наконец, как на груди у меня стало горячо и мокро от слез.
Сперва она молча плакала. Я думал, может, она ждет моего приговора за свою слабость. Я, естественно, молчал, продолжая ее обнимать. Я не уверял, что все нормально.
— Злись, — говорил я. — Чувствуй боль. Плачь. Рыдай.
Нелл едва заметно покачала головой в последнем тщетном отрицании, хотя уже плакала. Сперва из горла вырвался тоненький высокий стон, как причитание по покойнику.
Я однажды видел в переулке котенка, сидевшего рядом со своей мамашей. Кошка сдохла — от старости или еще почему, не знаю. Котенок топтался лапками по плечу мертвой кошки и мяукал. Этот непрекращающийся звук рвал сердце, его невозможно было вынести. Он как бы спрашивал: «Что мне делать? Как мне быть? Как мне жить дальше?»
Так сейчас скулила и Нелл, только бесконечно жалобнее. Это рвало на части душу, я с трудом дышал от боли. Потому что ни черта не мог сделать, кроме как обнимать ее.
Она принялась раскачиваться взад-вперед, вцепившись мне в голые плечи так, будто хотела прорвать кожу, но я не возражал — она хотя бы не калечила себя. Начались долгие прерывистые рыдания, сотрясавшие тело — из Нелл лились слезы, копившиеся два года. Это сурово.
Не знаю, как долго она плакала. Время остановилось, а она плакала, плакала, плакала. Вцепилась в меня и выла тем тоненьким звуком, рвущим душу, выкрикивая горе, которому так долго не давали выхода.
Перебродившее, зрелое горе куда сильнее.
Грудь у меня стала скользкой от ее слез, плечи покрылись синяками, мышцы начали болеть от долгого неподвижного сидения. Силы были на исходе. Все это не имело значения. Я прижимал ее к себе, пока она не выплакалась.
Наконец рыдания стихли, и Нелл лишь молча плакала. Вот теперь можно утешать.
Я знал только один способ. Я запел.
— Утишь свой плач, потерянное дитя. Пусть мольба об утешении не срывается с твоих губ. С тобой все хорошо, С тобой все хорошо. Больше не плачь, вытри глазки. Рассей свою боль и рассыпь по земле — пусть птички склюют. Не терзайся больше, потерянное дитя. Встань и выбери дорогу, иди дальше, а боль оставь за много миль. Все плохо, и все не так. Знаю, знаю. Ночь длинна, непроглядна и жестока. Знаю, знаю. Ты не одинока. Ты не одинока. Тебя любят, тебя обнимают. Утишь свой плач, потерянное дитя. Теперь с тобой все хорошо. Все хорошо. Продержись еще один день, Продержись еще один час, И кто-нибудь придет за тобой, Кто-нибудь прижмет тебя к сердцу. Знаю, знаю. Все плохо, и все не так, Но если ты продержишься Еще один день, еще один час, Все наладится, все наладится.Нелл молчала, глядя на меня прозрачными серо-зелеными, как поросший мхом камень, глазами. Она слышала каждое слово, слышала плач потерявшегося мальчика.
— Это ты сочинил? — спросила она. Я кивнул, царапнув подбородком по волосам у нее на макушке. — Для кого?
— Для себя.
— Господи, Колтон. — Ее голос был хриплым от плача. Грубоватым. Сексуальным. — В этой песне такая боль…
— Так я себя чувствовал когда-то, — пожал я плечами. — Меня утешать было некому, вот я и сочинил песню, чтобы самому справиться.
— Помогло?
Я фыркнул от нелепости вопроса.
— Если спеть ее много раз, то клонит в сон, так что можно сказать — да, помогло.
Я опустил голову и поглядел на Нелл. Зря я это сделал. Она сидела с широко раскрытыми глазами, напряженными, полными горя, печали и сочувствия. Не жалости. Я бы взбеленился, увидев жалость в ее взгляде, как и она, если бы я принялся ее жалеть.
Сочувствие и жалость — разные вещи. Жалость смотрит на человека свысока, жалея его и ничем не помогая, а сочувствие видит человеческую боль и предлагает понимание.
Как же она чертовски красива! Я тонул в ее глазах, не в силах оторвать взгляд. Ее губы, алые, искусанные, припухлые, словно молящие о поцелуе, были слишком близко. Я вдруг почувствовал ее тело, прижимающееся ко мне, ее полные груди, ее круглое бедро, белое, как сливки. Ее ладонь с длинными, немного согнутыми пальцами покоится на моем плече, и кожа горит от этого прикосновения. Я перестал дышать. Буквально. Вздох застрял у меня в глотке, остановленный сердцем, которое переселилось жить в трахею.