Я убил Мэрилин Монро
Шрифт:
– Ты можешь прийти ко мне послезавтра?
– Могу. Приду со всеми инструментами. – Она сказала:
– Не выбрасывай все доски. Оставь одну вязанку. И наруби на поленья. И принеси мне, если не трудно. У Наоми в доме камин, и ее муж любит, когда в камине горит натуральное дерево, а не угли. – Я сказал, что сделаю это. Она подумала и спросила: – А правда, Наоми красивая девушка?
– Красивая, – согласился я. – Только она не девушка, а замужняя дама, и у нее дети.
– Женщина, – подтвердила миссис Кроцки. – Красивая женщина. А муж ее болен. И будет долго болеть.
– Наоми говорила, у него что-то с сердцем, – вспомнил я.
– У него вырезали одну почку, – безразличным тоном сообщила миссис Кроцки. – Он много пил, как последний гой. Теперь не пьет. Но уже поздно. У него
– Красивая, – опять подтвердил я.
Президент Шали позвонил мне в семь утра и сообщил, что будут похороны. Умер Яков Гершец. Он долго лежал в больнице, поэтому я никогда его не видел, но знал его жену Брэнду Гершец, пожилую молодящуюся даму. В синагоге я относил их к бедным. Когда-то они владели магазином в Манхэттене, но оставили его детям и жили в дешевой бруклинской студии. Перед синагогой собралось много народу. Гроб с телом привезли в больничной машине и внесли в вестибюль. Для этого я вынес большой раскладной стол, на который установили деревянный некрашеный гроб, покрытый черным сукном. Я помогал. Гроб был тяжелым. Говорили, что Яков Гершец был тучным. Раби читал молитву, а миссис Гершец всхлипывала в окружении сочувствующих женщин. Из Манхэттена приехали два сына покойного со своими семьями. Затем приехал автомобиль катафалк, в который внесли гроб. Народу было много. Раби прочел прямо на улице еще одну молитву, которая называется кадиш. Катафалк уехал, а за ним уехали еще шесть машин провожающих на кладбище. Не знаю как у евреев, но у христиан полагается после похорон мыть помещения. Я стал мыть шваброй вестибюль, а заодно и все уборные, тем более, что регулярную уборку, так или иначе, нужно делать. На раскладном столе, на котором стоял гроб, остались красноватые потеки. Очевидно, из тела покойника вытекала жидкость бурого цвета, протекшая через дно гроба. В спортивном зале я долго отмывал хлоркой эти пятна со стола, но до конца не отмыл: очень едкая органика. Потом я эти пятна закрасил синим фломастером. Пусть думают, что это дети запачкали стол во время занятий детской группы.
К миссис Кроцки я отправился со всеми своими инструментами, которые нес в мешке через плечо, и еще с вязанкой наколотых дров. В назначенное время, а именно в пять часов, я позвонил у ее двери, и мне открыла рыжеволосая Наоми, а за ее спиной стояла миссис Кроцки с красными немигающими глазами. Наоми была в цветастом шифоновом платье со множеством воланов. Я опустил на пол вязанку дров, улыбнулся в ответ на ее широкую улыбку, сказал:
– Подарок. Не вам, Наоми, вашему мужу. Ваша мать сказала, что он любит в камине натуральные дрова. – Наоми рассмеялась.
– Это так. Спасибо. – Они провели меня через спальню в душевую кабину. Я вынул из мешка газорезку с баллоном, закрыл вентиль на трубе, спустил из трубы воду. Наоми и миссис Кроцки вышли. Я надел брезентовые перчатки, отрезал газорезкой проржавевшую часть трубы, отмерил длину новой трубы, отрезал лишний кусок и приварил на место старой. Выждав, когда раскаленные стыки остынут, я включил воду. Стыки не протекали. В дверях появилась Наоми.
– Готово, – сказал я. – Можете принимать душ. Только я вам напачкал. Принесите, пожалуйста, из ванной швабру. – Наоми скрылась и тут же проворно вернулась со шваброй, сказала:
– Я сама подотру. – Но я взял у нее швабру, сказал:
– Лучше я. Заодно и сникерсы протру, а то с грязными подошвами я не могу пройти через спальню. – Она смущенно заговорила:
– Антони, вам нужно вымыть руки. У вас на лице и на локтях сажа. И вы колени запачкали. Лучше примите душ. Вот это полотенце чистое. Вы только, пожалуйста, не стесняйтесь. – А я не стеснялся. Стеснялась она. Я стал расстегивать рубашку, и она тут же прикрыла дверь. Я принял душ и оделся. Со своим мешком я вышел из душевой в спальню. На будуарном столике стоял маленький телевизор, в прошлый раз его не было. В дверях появилась миссис Кроцки.
– Наоми сказала, что ты уже починил.
– Она права. Все же проверьте сами. – Миссис Кроцки прошла в душевую, осторожно включила душ и выключила. Она сунула руку в карман обтрепанной кофты и протянула мне две купюры – двадцать и десять.
– Мы всегда с Наоми в это время пьем чай, – сказала она. – Можешь присоединиться. – В гостиной Наоми разливала чай.
– Антони, вы пьете крепкий?
– Предпочитаю крепкий. – На столе уже стояли бутылка кедема и та же бутылка хенеси. Миссис Кроцки только глотнула чаю, заела миндальным печеньем, поднялась от стола и сказала:
– Мне надо навестить Бренду Гершец. После похорон мужа она одна. Как и я. Мы с ней дружили. А вы пейте чай. – И она вышла. Наоми спросила:
– Антони, вы знали Гершеца?
– Я пришел на работу в синагогу, когда он уже был в больнице. А его жену я видел только два раза и вчера на похоронах. – Тут хлопнула входная дверь. Миссис Кроцки ушла. Я сказал: – Каждый день кто-нибудь умирает. А мы пока живем. – Я придвинулся со стулом вплотную к Наоми и обнял ее. Она не отстранилась, а глядя прямо перед собой, спросила:
– Антони, вы смотрите телевизор?
– У меня нет телевизора. Но если меня приглашают соседи, то смотрю.
– Сейчас идут последние известия. Хотите посмотреть?
– Хочу. А можно налить немного хенеси?
– Конечно. – Я налил два бокала вина, и мы прошли в спальню, сели перед телевизором. – Наоми сказала:
– Мама по религиозным убеждениям телевизором не пользуется. Поэтому я его поставила в этой спальне, чтобы иногда смотреть новости. После смерти отца мама этой комнатой не пользуется. Она спит в маленькой спальне. – Было понятно, что телевизор был куплен и поставлен в этой спальне к моему приходу. И было понятно, что миссис Кроцки пошла навестить вдову Гершеца, чтобы оставить Наоми наедине со мной. Передача новостей кончалась. Диктор передавал прогноз погоды. Я глотнул вина, поставил бокал на столик, обнял Наоми за плечи, поцеловал, стал ждать ответной реакции. И она повернулась ко мне, обняла за шею и теперь уже первой поцеловала меня. Я продлил поцелуй, поводя руками по ее спине и груди. У нее было плотное бра, так что трудно было определить форму содержимого. Она поднялась со стула, и мои руки скользнули вниз по ее бедрам. Я встал к ней вплотную, обнял, она обняла меня за шею. Я поднял ее на руки, понес, усадил на кровать, сел рядом, опять обнял, расстегнул молнию сзади на ее платье. Она резко отстранилась, сказала:
– Нет, нет, так нельзя. – Я спросил, касаясь губами ее уха:
– А как можно? – Она быстро заговорила тихим голосом:
– Вы, наверное, не знаете, вы же не еврей. Нельзя это делать вульгарно. Вы же ничего не сказали. Вы даже не сказали, нравлюсь ли я вам. – Было все понятно. У христиан это называется пуританство, у евреев это называется, вероятно, по другому, и я сказал:
– Наоми, ты мне понравилась сразу, как я тебя увидел. И я дал это тебе понять уже в прошлый раз. – Я опустил ее платье ниже плеч, поцеловал грудь выше бра, которое, конечно, мешало. И я разнял на ее спине застежку бра, стал опускать его вместе с платьем. Она схватила меня за руки и почти умоляющим голосом сказала:
– Антони, подождите, не смотрите на меня. Очень светло. – Она потянулась, выключила прикроватную лампу. Спальня теперь освещалась экраном телевизора. – Антони, выключите телевизор. – Я подошел к будуарному столику, выключил телевизор. Глаза еще не привыкли к темноте, но я понял, что Наоми снимает платье. Было очень тихо. Окно выходило во двор, и уличный шум сюда не проникал. Я разделся, выждал некоторое время. Слабый свет едва пробивался из окна через опущенные шторы. Я подошел к кровати. Наоми до подбородка была укрыта покрывалом. Я стал стаскивать с нее покрывало, а под ним была простыня, за которую Наоми ухватилась и держала ее у подбородка. Простыня была широкой, так что края свисали с кровати. Я сразу вспомнил когда-то услышанный миф о том, что особо религиозные евреи проводят половые акты через простыню, чтобы мужчина не касался тела женщины. Я тогда не верил этому. Я лег вплотную к Наоми, провел рукой по ее телу, через тонкое полотно ощущая ее полную грудь с твердыми сосками, еще раз попытался осторожно сдвинуть простыню. Наоми, продолжая крепко держать ее у подбородка, быстро заговорила тихим просящим голосом: