Я убил Мэрилин Монро

Романовский Дмитрий Владимирович

– Ты почему не взял денег у Дэвида?

– Я взял. Я очистил его машину от снега, и он дал мне десять долларов, и я их взял.

– Это правильно. Я не об этом. Когда ты носил меня к доктору, Дэвид дал тебе за это деньги, а ты не взял. Почему?

– Потому что это был мой долг. Вы прихожанка моей синагоги.

– Твоей синагоги? – переспросила миссис Кроцки, и ее безгубый рот насмешливо растянулся. Синагогу, которую она построила со своим покойным мужем, она считала своей собственностью, и мои притязания на это здание показались ей смешными. Я подхватил ее шутку:

– Конечно, она моя. Стоит мне поотсутствовать хотя бы два дня, как все унитазы и краны потекут,

крыша тоже потечет, помещения станут грязными, снег завалит все подходы, и в синагогу невозможно будет попасть. Так что я – самый главный в синагоге. – Все это я проговорил с улыбкой. Наоми тоже улыбалась, и рот у миссис Кроцки тоже растянулся в саркастической улыбке. Она сказала:

– Ты правильно не взял денег у Дэвида. Ты носил к доктору меня, а не Дэвида. Я потом тебе заплачу. – Наоми налила коньяку мне и себе, а матери налила бургундского. Миссис Кроцки понюхала вино, спросила:

– А мне это можно?

– Красное вино полезно для сердца, – сказала Наоми. Я подтвердил:

– Все французы пьют много красного вина, поэтому они болеют сердечными болезнями меньше, чем другие нации. – Миссис Кроцки отпила из бокала, сказала, обращаясь ко мне:

– Я слыхала, ты подарил мяснику Шломо хорошую машину. Это правда?

– Правда.

– Он твой друг?

– Да.

– Ты его давно знаешь?

– Как только поступил в вашу синагогу.

– И ты так быстро с ним подружился?

– У него поломался вэн. У него десять детей и больная жена. И он потерял свой бизнес.

– Потерял бизнес? – переспросила она. – Но он это заслужил.

– А его дети тоже это заслужили? – Миссис Кроцки подумала и спросила:

– А сколько стоила машина, которую ты подарил Шломо?

– Я купил ее за две с половиной тысячи.

– И ты ее подарил? – опять спросила она.

– Вам что-нибудь непонятно? Миссис Кроцки, вы жертвуете деньги на синагоги и даже на какие-то приюты для малолетних негритянских сирот. И это тоже многим непонятно.

– Это непонятно только Дэвиду, – ворчливо сказала миссис Кроцки.

Глава 10. А что, если я – писатель?

Наоми, наконец, перестала меня стесняться. У рыжих женщин особенный цвет кожи. Когда я вижу ее голой, это меня возбуждает, и она это видит, и это ей приятно. И ей нравится смотреть на меня, когда я голый, а я хорошо сложен, и это ей тоже приятно. Мы уже больше не пользуемся простыней с дыркой по назначению, а просто оба накрываемся ею. Таких простыней у нее две, и каждый раз они чистые и выглаженные. В кровати она иногда задает мне вопросы типа: сколько у меня было женщин, или кто была моя первая женщина, или когда это было, или любил ли я по-настоящему. Таких вопросов я не люблю, она это поняла и задает их редко. Миссис Кроцки, кажется, окончательно выздоровела, и Наоми приезжает к ней два раза в неделю. В остальные дни я иногда по привычке прихожу к Розе.

Первый теплый день в мае выпал на субботу. У евреев это шабес, маленький еврейский религиозный праздник. На некоторых мужчинах были не черные, а светлые костюмы. Женщины в летних вычурных шляпах пестрели яркими платьями модных фасонов. Как и всегда по шабесам, я был в белой рубашке, а по случаю теплой погоды на мне были не черные, а белые брюки. Горящую свечу для курящих я выставил не в кухне, а на заднем солнечном дворике, где в девять часов, в первом перерыве между молитвами столпились курящие мужчины и женщины. Всех я уже знаю по именам. Все с улыбками здороваются со мной, особенно женщины. Нелли Шредер, яркая брюнетка с низким голосом и высоким бюстом, сказала, сверкая глазами:

– Антони,

вы прямо как мафиозо. Вам идет белый цвет.

– Я это знаю, – ответил я с улыбкой. – Поэтому так и оделся: специально для вас. – Она ослепительно улыбнулась, сверкнув золотой коронкой. На дворик зашла миссис Кроцки, и все наперебой стали осведомляться о ее здоровии. Она равнодушно оглядела толпу, сказала:

– Я то здорова. Боро Хашем. Все здесь курят. – Все уже знали, что она, наконец, расплатилась с долгами синагоги и дала десять тысяч на ремонт крыши. Здесь же, во дворике стояли контейнеры с упакованными рулонами прорезиненного рубероида. Пришел Ицхак и объявил, что начинается второй этап молитвы. Все стали быстро расходиться. Миссис Кроцки задержалась, рассматривая рулоны, привезенные за ее счет. Я заверил ее:

– Это хорошее покрытие, прорезиненное, на много лет хватит.

– Конечно, переживет меня, – сказала она.

– И меня тоже переживет, – дополнил я. Она оглядела меня с ног до головы, покачала головой.

– Тебя не переживет. А я уже никогда не буду здоровой. На этот раз не выкарабкаться. Антони, у меня в кухне набалдашник крана поломался. У тебя нет запасного?

– Есть, с фасонным распылителем.

– Завтра принесешь, – сказала она равнодушно, потом села на скамейку, посмотрела красными глазами вверх. Ветви деревьев уже покрылись распускающимися почками. Миссис Кроцки скучающим тоном проконстатировала: – Еще одна весна. Последняя. – Потом она еще раз оглядела меня, сказала: – Завтра придешь в этой же одежде. Тебе это идет.

Как всегда, дверь мне открыла Наоми. Она была в летнем ярком платье. В гостиной за столом сидела миссис Кроцки в старомодном, хотя и нарядном платье. Очевидно, она очень редко его надевала. Она пригласила меня сесть к столу. Наоми села к другому концу стола. На столе было разложено много бумаг.

– Я тут приводила в порядок всякие дела, – сказала равнодушно миссис Кроцки. – Антони, это тебе. – Она стала заполнять незаполненный чек. Редко мигающие глаза ее были, как всегда, красными, но оказывается, она хорошо ими видела и не пользовалась очками. Заполнив чек, она его слегка отодвинула, стала заполнять другой чек. Затем она сложила оба чека и положила их передо мной. Оба чека были на мое имя. Каждый чек был на пять тысяч долларов. Всего десять тысяч. Я вопросительно поднял на нее глаза. – Это тебе, – повторила она. – Ты будешь тратить эти деньги, как и я. Ты знаешь, как я трачу деньги, и на что я трачу деньги. Мицва. – Она помедлила, сомневаясь, понял ли я ее. Я знал, что мицва – это добровольно совершаемое доброе дело. Малолетняя девочка, добровольно помогающая матери мыть посуду, совершает мицву. Миллионер, жертвующий миллионы на постройку храма, или приюта для престарелых, тоже совершает мицву. – Я сказал:

– Я знаю. Мицва это доброе дело. – Миссис Кроцки продолжила:

– Все это знают. Но я не всем верю. Тебе я верю. Ты понимаешь, что это значит, что тебе я верю?

– Не совсем понимаю, – признался я. Миссис Кроцки стала объяснять:

– Ты знаешь, на что я трачу деньги, и знаешь, что я знаю, на что надо тратить деньги. Да, я знаю, на что надо тратить деньги. Но мне кажется, что ты это знаешь лучше чем я. – Поскольку я молчал, она решила пояснить: – Ты подарил Шломо машину, которая обошлась тебе в две с половиной тысячи долларов. Шломо совершил преступление, и я бы никогда не дала ему таких денег. Но ты дал. Это значит, что ты, может быть, лучше меня знаешь, на что надо тратить деньги. Вот я на это и даю тебе эти деньги. – Я молча кивнул головой. Наоми вложила оба чека в конверт, дала мне конверт.