Я убил Мэрилин Монро
Шрифт:
– Антони, а вы гимнаст. Где вы научились?
– Я нигде не учился. Я умею это с рождения.
– А вот и врете! Вас тренировали! – Глаза ее блестели. Это была явная влюбленность. Детская влюбленность ничем не отличается от взрослой. Просто дети это не осознают. Я сел на скамью рядом с Глорией. Она сказала:
– Здесь северная осень. Листва желтеет, становится коричневой. На Гудзоне осень многоцветная.
– Глория, тебе надо возвращаться в Нью-Йорк. Бостон – не твой город.
– Почему не мой? Такие же небоскребы, такие же люди.
– Не такие.
– Бостонцы имеют особый шарм. – Я возразил:
– Какой шарм, если им не нужны ни театры, ни опера, а только вульгарные развлечения. – Натали, стоявшая перед нами, сказала:
– Мама, а почему бы нам не вернуться в Нью-Йорк? – В кафе мороженице я взял себе три шарика шоколадного, Глория три шарика вишневого, а Натали четыре шарика ассорти. Попробовав все четыре шарика, она сказала:
– Лимонное – самое вкусное. Тогда я своей ложкой отломил половину ее лимонного шарика. Натали наморщила нос, пожаловалась:
– Мама, Антони меня грабит. – Глория ложкой взяла с тарелки Натали остальную половину шарика.
– Пираты! – воскликнула Натали, со смехом взмахнув руками. – Теперь я имею право взять еще одну порцию, два шарика лимонного. – По дороге в Бостон мы остановились в Салеме, где зашли в кинотеатр и просмотрели нецветной французский фильм с Симоной Синьоре и Марией Казарес. Фильм шел с английскими титрами. В некоторых местах титры не совпадали с текстом.
Переночевав в гостинице, я пришел к ним с утра в назначенное время. Глория открыла дверь. Я поздоровался и, не видя Натали в гостиной, спросил:
– А где Натали?
– Она в своей комнате. Антони, пройдемся. Нам нужно поговорить. – Мы вышли на улицу, пошли по Массачусетс авеню.
– Антони, ты завтракал?
– Нет, я рассчитывал на твое гостеприимство.
– Сейчас зайдем в кафе. Антони, сегодня за завтраком я сказала Натали, что ты ее физиологический отец.
– И как она это восприняла?
– Сперва растерялась. А потом сказала, что всегда это чувствовала.
– Когда я пришел, она не вышла в гостиную.
– Она не знает как себя вести с тобой. – Глория усмехнулась: – Кажется, она в тебя влюбилась. Ты это заметил?
– Да. Комплекс Электры. Вероятно, поэтому ты и призналась ей, что я ее отец. – На Малборо стрит мы зашли в малолюдное кафе, где столики были отгорожены стеклянными экранами. Я заказал себе завтрак, Глория только кофе. Мы закурили. Глория сказала:
– К нам приезжал мой бывший муж. – Делая вид, что я не знаю об этом, я спросил:
– Когда он приезжал?
– Сразу после твоего последнего приезда.
– И как себя вела с ним Натали?
– Тактично. Она воспитанная девочка. Как своему законному отцу она изложила все события ее школьной жизни и даже рассказала о встречах с тобой.
– И о Збигневе Каспере? – Глория настороженно посмотрела на меня.
– Откуда ты знаешь?
– Збигнев сказал. Твой муж побывал на его выставке и купил мой портрет. Ты не видела этот портрет?
– Нет.
– Очевидно, Збигнев догадался о нашем родстве. Он же художник и уловил некоторое сходство. На портрете он придал мне некоторые черты Натали, например, линия носа. И получилось, что на портрете я похож на того, каким был до пластической операции.
– Вероятно, поэтому он и купил твой портрет. Ты его помнишь?
– Кого?
– Моего мужа.
– Я узнал его имя от Збигнева. Гарольд Стимпсон. Но я никогда не видел его. – Глория испытующе смотрела мне в глаза. И тут я догадался. Гарольд это Гол, тот единственный мой соперник, которого я ударил кулаком в челюсть, когда они выходили из театра, и Гол держал за руку мою девушку. Мою!
– Так это Гол, – сказал я.
– Когда ты уезжал, я не знала о своей беременности. Я поняла это только через месяц. После твоего отъезда Гол продолжал ухаживать за мной. Когда он сделал мне предложение, я призналась, что у меня будет от тебя ребенок, и я не собираюсь делать аборт. Гол сказал, что примет ребенка как своего. От тебя уже два месяца не было никаких известий, и я поняла, что ты не будешь ни писать, ни звонить. Так я вышла замуж.
– Ты его любила?
– Мне он нравился. Но через несколько лет я поняла, что он может быть не единственным мужчиной в моей жизни. Мы развелись. Потом он женился, не знаю на ком, потом опять развелся, а теперь он предложил возобновить наш брак.
– И ты отказала ему?
– Как видишь.
– А мне ты откажешь?
– Я тебя не знаю. Ты никто.
– Я Антони Леклер, что соответствует моим документам. И это уже заложено в компьютер. А кем я был, не знает ни один компьютер.
– Но, как я теперь выяснила, это знает мой бывший муж. Он знает. Поэтому он и приобрел твой портрет.
– Да. Он живет в Вашингтоне. И где он там работает?
– В военном министерстве.
– Еще хуже.
– Чем же хуже?
– Я служил гардом в самых высших кругах. У братьев Кеннеди. Меня там знали.
– И чем это может тебе грозить? – Я подумал: действительно – чем? Кому собирается Гол показать мой портрет? – И я сказал:
– Да ничем. Те, которые меня хорошо знали, их уже нет в живых. И меня тоже не было бы в живых, если бы я вовремя не уехал в Аргентину и не сделал бы там пластической операции. – Я замолчал. Глория тоже молчала. Мы смотрели в глаза друг другу. Наконец, я сказал:
– А теперь о деле. Вот я такой, какой есть, и каким ты меня теперь знаешь. Я люблю тебя и предлагаю тебе руку и сердце.
– У тебя было много женщин? – спросила она.
– Много, – ответил я, не спуская с нее глаз.
– Я в этом не сомневалась. А черные женщины у тебя были?
– Были.
– А сейчас у тебя есть женщины?
– Есть, – ответил я, продолжая смотреть ей в глаза. – Но когда мы поженимся, у меня будет только одна женщина, ты.
– Ты не спросил, люблю ли я тебя настолько, чтобы принять твое предложение.