Я убью за место в раю
Шрифт:
Шериф добрел в темноте до своего персонального домика около стены. Наверное, уже за полночь, если это можно как-то определить. Отцовские часы он разбил лет десять назад и теперь просто таскал на левой руке как память о родителях. Повозившись с замком, вошел в темное холодное помещение. Вынул из внутреннего кармана сверток с зайцем и бутылку. Нащупал в темноте маленький столик и положил их туда. Потом добрался до буржуйки и умудрился зажечь подготовленные с утра дрова с пары ударов ножом по огниву. Искры красными точками въелись в сухую бересту и, подымив, превратились в крохотные язычки пламени. Следом загорелись веточки, и он смотрел несколько минут на игру пламени. Потом закрыл дверку буржуйки. Через прокопченное, желтое от времени стекло скупо осветилась его комната. Покосившийся древний
Шериф, стоя на коленках, подтянулся к низенькому столику из патронного ящика и развернул тряпицу с зайцем. Димон, конечно, наврал и сунул ему целого зайца, а не половину. Это было полное попрание всех норм и законов Поселения. Вся еда, которую добывали, шла в «Центр переработки и распределения» и выдавалась только пайками в виде «батончиков». Такие подарки расценивались как взятка должностному лицу в крупных размерах, контрабанда и контрафакт. Неоднократно он сам хватал за задницу черных дилеров за такие проделки, и наказание было суровым. Но, бутылка виски в таком случае тоже взятка. А виски ему давал Президент. Не мог же он обвинить во взятке демократически переизбираемого каждый год Президента? Это глупо. Это был всего лишь заяц. Он вынул нож из ножен на ноге и разрезал тушку, очищенную от шкуры и внутренностей, на несколько частей. Потом встал и достал банку с медвежьим топленым жиром и, выбрав кастрюльку побольше, наковырял в нее ложкой пару кусков. Поставил кастрюльку на печку, дождался, когда жир растопится и начнет шквариться, кинул туда один за другим кусочки зайца. В нос шибанул запах жареного мяса. Потекли слюнки. Вспомнив о лакомстве, сунул руку в карман тулупа висящего на вешалке и выудил оттуда заячьи потроха. Он кинул их на маленькую тарелку и поставил на столик. Потом приоткрыл на ладонь окно и тихонько позвал:
– Кот! Котяра! Фенька, иди ужинать!
Кот естественно не появился по первому зову, хотя Шериф был уверен, что подлец где-то рядом и давно его ждет. За окном послышался чей-то толи вздох, толи скрип снега. Егор выбрал один из стаканов почище и, выдернув пробку из бутылки с виски, налил себе на палец. На дне стакана оказалась какая-то дрянь, которую он не заметил. Но это не испортило настроения. Он опрокинул «Синглтон» в себя, подержав несколько секунд теплый напиток во рту. Огненный шарик прокатился по пищеводу. Заяц во всю шкварчал в кастрюльке и Шериф надергал из баночек можжевеловых веточек, сушеные ягоды клюквы и брусники, пару корешочков и кинул все это в кастрюльку. Заяц начал выделять сок и кончиком ножа он перевернул подрумянившиеся снизу кусочки. Потом посолил крупной солью из старой кофейной банки. Вновь открыв бутылку виски, плеснул немного в зайчатину и сразу закрыл крышкой. Теперь заяц будет тушиться час и можно расслабиться. Он сел прямо на пол около буржуйки и начал смаковать виски из горлышка, делая крохотные глоточки. Боли не было. Стало тепло и уютно. Перед глазами запрыгали картинки прошлого. Лицо Тины. Ее тело. Без одежды и как на картинках в старых журналах. Как ей пошло бы такое белье и каблуки. И вот она на нем…. Ох…
Заяц аппетитно булькал и позвякивал крышкой на печке. На стол из открытого окна прыгнул Кот и мягкими неслышными шагами подошел к нему, настороженно, но громко урча.
– Пришел, красавчик, – благодушно сказал Шериф, – я тебе сегодня добыл вкусненького. Давай закроем окно и сегодня будешь спать дома? Пошли, Котяра. Давай почешу. Ах, ты ж шоки какие! Ах, ты ж серый-полосатый!
Шерифа качнуло, и он засмеялся. Он закрыл окно и начал стаскивать разбухшие сапоги, начавшие перебивать запах тушащегося зайца. Сапоги он кинул за печку. Там высохнут за ночь. Потом расстегнул портупею и бросил ее с кобурой, ножнами и поясными сумками на пол. Пусть валяется. Если не будет тревог, то пусть валяется, где упало. В такую погоду и волки, и медведи не сунуться к Поселению. Могут, конечно, росомахи пролезть на стену, но от них отобьется стража. Завтра займусь дурехой Марией. Вот дура. Говорил же, что за неявку на выборы – изгнание. Может, заболела? Так ему сообщили бы. Эх, бабы. Вот дура. Выгоню к чертям. Похоже заяц уже добулькался.
Шериф с трудом встал с пола и выбрал на ощупь ложку. Поставил на скатерть на низком столике досточку и снял кастрюльку с печки. Там так аппетитно булькало и пахло мясом с можжевеловыми веточками, что слюнки снова брызнули изо рта, и он отрыгнул воздухом. Проклятый кишечник, сейчас получишь! Он встал на колени и начал ложкой хлебать густой бульон прямо из кастрюльки. Рядом сидел Кот и, дергая головой, впихивал в себя сырую заячью печенку. Он громко урчал и Шериф начал изображать урчание Кота, откусывая волокна мяса от заячьей ноги.
Насытившись, он снова налил в стакан виски. Осталась примерно одна пятая на дне бутылки. Захотелось сделать заначку на будущее. В голове все уже плыло от алкоголя и сытной горячей белковой пищи. Шериф начал оплывать на пол, но в последнем усилии встал на колени и достал несколько березовых чурок из бочки. Открыл, обжигаясь через рукав рубашки, дверку буржуйки и натолкал дровишек в красную топку. Потом сполз на пол и, свернувшись калачиком на досках, уснул.
Кот вылизывался, сидя на столике. Услышав громкий храп человека, деловито подошел к открытой кастрюльке и сунул внутрь мордочку. Видать, тушеная зайчатина ему не сильно понравилась и он облизнулся. Походив немного около спящего, Кот подсел к его голове и начал вылизывать себе живот, выставив заднюю лапу вверх. Несколько раз лизнул слипшиеся на лбу человека волосы и фыркнул. Потом свернулся таким же калачиком возле головы храпящего, вздохнул, оглядел помещение сонным глазом и уснул.
Глава 2. Убийство
В дверь громко стучали и Шериф открыл глаза. Сон еще не ушел полностью и перед взором стояли лица мамы и отца. Черный снег падал на их волосы, и отец широко раскрыв рот и выпучив глаза, кричал ему: «Егор, беги, Егор! В гору беги!» А над головой свистели пули, и мама стреляла и стреляла длинными очередями куда-то в скалы. И он бежал и бежал вверх, прячась за камнями, по которым щелкали и визжали пули. А винтовка больно била по ногам сзади, и рюкзак тянул спину назад, и он стукался коленками об острые камни, стараясь не упасть. Страх гнал его вперед. Там, за спиной, плохие люди. От них надо бежать. В них можно стрелять. И черный снег прилипал к лицу.
Снова ударили кулаком в дверь, и Шериф окончательно вынырнул из сна. Он лежал на полу, скрючившись от холода в комок, подтянув колени к подбородку. Кот сидел на столике около кастрюльки с зайцем и с тревогой смотрел на человека. Уши прядали в разные стороны, глаза испуганные.
– Шеф, это мои. Оксилье Брок! Помуащник это, шеф! Он а кадавре.
– Клять тебя, Брок. По-русски говори, черная детина.
– У нас труап! Телё!
– Труап? Какой в задницу труап? Сейчас, погодь. Сколько времени?
– Э-э-э, как это. Си, зер. Раз, два, три четыре, пять, – бормотал Брок за дверью, – а! Шесть время, шеф! Темено еще сильно а ля порт. На улисьё туча.
– Вот ты тупая скотина. Ты уже три года тут живешь и никак не выучишь русский. Я по-французски лучше разговариваю. Диабле паресо. Ленивая ты негра.
Шериф ворчал и медленно поднимался, с трудом разгибая суставы, заиндевевшие от холода.
– Тот с заточкой дуба врезал? Так и какого выдриного кала ты меня будишь из-за этого?
– Нет, шеф. Лё фам. Охотники нашел ля кадавре дин фам. Труап женьщина. Она там нашел.