Шрифт:
* * *
У меня в очередной раз прихватило печень. Фельдшер скорой считал себя парнем «что надо».
— Не д-дрейфь, С-Серега, — сказал он, слегка заикаясь, — я тебя в такую больничку отвезу — закачаешься!
— Не хочу, — говорю, — качаться, хочу оставаться прямоходящим.
— Б-будешь ходячим, — отвечает радостно, — и совсем даже не под себя ходячим… ха-ха-ха. Т-тебя там подлечат, на н-ноги поставят. И сможешь опять водяру глушить в неограниченных количествах.
Он хохотнул. В этот момент я даже пожалел, что имя
Почувствовав отвращение ко всему на свете, я отвернулся к закрашенному белым окну. Сквозь процарапанную в краске дырку мелькали деревянные домики и припорошенные снегом деревья — явно не городской пейзаж.
— Куда это мы? — спросил я.
— Б-больничка в пригороде, — пояснил фельдшер, — д-да т-ты не д-дрейфь, С-серега, я ж плохого не посоветую… Там такие врачи, что и м-мертвого на ноги п-поставят. З-зуб даю.
— Ясно, — рассеянно кивнул я. Уверенности в том, что на ноги поставят, не было — только глухая тоска и желание послать все и вся к черту. В общем, мой обычный депрессивный настрой. От жизни я уже не ждал ничего хорошего. Жизнь выколотила меня, как прикроватный коврик, истязая напоследок страшным недугом.
Прибыли. Держась за больной бок, я выбрался из скорой. Неподалеку возвышался трехэтажный корпус «больнички». Нас уже ждали. Предупредительные врачи в белых халатах спешили навстречу, словно я — важный правительственный чиновник, а не простой писатель — фантаст.
— Здравствуйте, — крикнул фельдшер издалека.
— Здравствуйте, здравствуйте, — откликнулись они и затрясли головами дружно, как бараны в мультфильме.
— Мое почтение, — пробормотал я, и закусил губу — накатила такая боль, что я едва не потерял сознание.
— Так-так-так… — проговорил один из докторов, обходя меня полукругом, — что тут у нас?
— Тут у нас печень, — с кислым видом сказал я, — очередной приступ, похоже…
— Так-так-так, — повторил доктор, не выказав и тени сочувствия. Впрочем, к отсутствию сочувствия со стороны врачей за долгие годы лечения я успел привыкнуть. — Ну что, пойдем?
— Я вас провожу, — взял меня под локоть тот, что помоложе, с открытым приятным лицом.
— Не надо, — отказался я, высвобождая локоть, — сам дойду.
— Надо, надо, — мягко сказал он. — Я помогу вам, вы не волнуйтесь.
Тут я заметил, что врачи и толстый фельдшер как-то странно переглядываются. Словно знают что-то такое, о чем я и представления не имею.
— Пока, С-серега, — проговорил фельдшер с какой-то слишком торжественной интонацией и поднял руку — прощался.
— Увидимся еще, — сказал я.
Он махнул ладонью, развернулся и полез в скорую, толстый, хамоватый фельдшер, предопределивший мое вознесение.
Палата, куда меня поселили, совсем не походила на больничную, скорее — на комфортабельный гостиничный номер. С душевой кабиной и туалетом. На тумбочке, дополняя уют, стояли
Моя бывшая жена считала меня неудачником, потому, наверное, и ушла от меня однажды осенью. Она, бывало, кричала мне в порыве накатившей на нее беспричинной ярости:
— От таких, как ты, нет никакого проку! Что ты можешь?! Ну что ты можешь?! НИ-ЧЕ-ГО!
— Я умею летать, — отвечал я.
— Другие мужики, как мужики, покупают квартиры, меняют машины!..
— Любовниц, — вставлял я и тут же жалел об этом. Своими шутками я выводил ее из себя до крайности.
— Все бы тебе шутить! — орала она. — Ты — бестолочь! Бесполезный предмет мебели!
— Вовсе нет, — возражал я, — я летать умею.
— Что ты заладил одно и то же?! Вот тоже выдумал глупость. Что ты хотя бы сказать этим хочешь?! Нет от тебя никакого проку!
— Как же нет, если я летать умею…
Со временем ей все же удалось убедить меня в том, что я неудачник. Лузер из лузеров. Эта мысль приходила ко мне постепенно, после каждого очередного скандала, я подолгу стоял на балконе, курил, смотрел на звезды и думал. С возрастом все меньше веришь в свою счастливую звезду, все чаще осознаешь, что многое ты уже не успеешь сделать. Вспоминая свою жизнь до болезни, я не мог припомнить, чтобы мне хотя бы раз по-настоящему повезло. Всякий раз, чтобы что-то получить, мне приходилось прилагать слишком много усилий. Ничто и никогда не давалось мне просто так, с бухты-барахты. Всю свою жизнь я карабкался на скалы, и неизменно срывался вниз, на острые камни.
— Прости меня, Инночка, — говорил я все чаще и чаще. С тех пор, как я осознал себя неудачником, извиняться перед ней вошло у меня в привычку.
Она воспринимала мои «прости» как должное. Но лицо ее в эти моменты кривилось от презрения ко мне. Она отворачивалась, не желая меня видеть. Молчала в ответ на мои слова, не желая со мной разговаривать. И все реже бывала дома, не желая даже чувствовать меня рядом.
А потом наступила осень, и она ушла. И еще много всего произошло, такого, о чем даже вспоминать не хочется.
Потом я заболел, и болезнь протекала мучительно. Дошло до того, что я уже не узнавал себя, глядя в зеркало, так измотала меня эта неожиданная и страшная хворь. Желтая кожа, растрескавшиеся губы, темные круги под глазами, тусклый взгляд человека, уставшего от всего на свете…
Она навестила меня только однажды. Во время очередного приступа в больнице я потерял сознание от боли. Я лежал и медленно приходил в себя, глядя в расплывающийся белый потолок. Ее красивое лицо вдруг вынырнуло из ниоткуда, и оказалось прямо передо мной. В первый момент я даже не понял, как такое произошло, откуда выплыло это удивительное видение, и едва не задохнулся от охватившего все мое существо счастья.