Я умею прыгать через лужи (сборник)
Шрифт:
— Ну, а как твоя нога ночью? Ты ее бинтуешь или что другое с ней делаешь?
— Нет, — ответил я с удивлением, — ничего с ней не надо делать. Она просто лежит себе, и все.
— Да ну! — воскликнул Питер. — Это здрово! А побаливает она иногда?
— Нет, — сказал я, — я ее совсем не чувствую.
— Если бы ты был мой сын, я бы свез тебя к Вану в Балларат. Он чудеса делает, этот человек. Он бы тебя вылечил.
Я уже слыхал об этом китайце, лечившем травами. Большинство людей, живших в Туралле и ее окрестностях, считали, что он может помочь, даже если все врачи оказались бессильны. Отец всегда фыркал, заслышав его имя, и называл его «торговцем сорняками».
— Да, — продолжал Питер, — этот Ван никогда не спрашивает, что у тебя болит. Он как
— Да, — ответил я.
Так вот, Ван его вылечил. Когда у меня поясница разболелась, Стив мне посоветовал: «Поезжай к Вану, но не говори, что с тобой. Просто посидишь у него, а он подержит твою руку и такие вещи тебе расскажет, что ты прямо зашатаешься от удивления». И ей-богу, так и случилось. Я отпросился на неделю и поехал к нему. Он посмотрел на меня так, как Стив говорил. Я ему ни слова не сказал: ведь деньги уплачены, так пусть он сам и доискивается, что со мной. Я сижу, и он сидит, держит мою руку и пристально смотрит на меня. Потом говорит: «Зачем вы носите эту повязку?» Да, так он и сказал. «Я никакой повязки не ношу», — ответил я. «Нет, вы чем-то обвязались». — «На мне красный фланелевый пояс, если вы это имеете в виду…» — говорю я. «Придется вам с ним расстаться, — заявляет он. — С вами был когда-нибудь несчастный случай?» — «Нет», — ответил я. «Подумайте хорошенько», — говорит он. «Э-э, с год назад я вылетел из двуколки и попал под колесо, но все обошлось». — «Нет, не обошлось, — заявляет он. — В этом вся ваша беда. Вам бок помяло». — «Черт возьми! — говорю я. — Так вот оно в чем дело». Тут он дает мне пакетик с травами за два фунта, мать их потом сварила для меня — до чего ж это было гнусное пойло! Зато боль как рукой сняло.
— Значит, у вас это было от желудка, — сказал я. — А мне надо, чтобы мои ноги и спина вылечились.
— Все идет от желудка, — произнес Питер с убеждением. — Тебя раздуло дурным воздухом или еще чем, как корову на люцерне, и что-то в тебе осталось, а теперь надо от этого избавиться совсем. Так Ван вылечил одну девушку, приехавшую к нему издалека. Все знают этот случай. Она была такая худая, что даже тени не отбрасывала, хоть и ела как лошадь. Все доктора уже от нее отказались. Тогда она поехала к Вану. А он ей и говорит: «Два дня ничего не ешьте, потом поставьте перед собой тарелку с бифштексом и жареным луком и вдыхайте этот запах». Она так и сделала. И что же ты думаешь? У нее изо рта как начал выходить солитёр, и ползет, и ползет… Говорят, он был черт знает какой длины. И лез, пока весь не вывалился на тарелку. Она потом такая толстая стала — в дверь не пройдет. Солитёр-то, видно, много лет в ней сидел и все, что она ела, сжирал. Если бы не Ван, она бы наверняка померла. А доктора ни черта не знают по сравнению с этими китайцами, которые лечат травами.
Я не поверил Питеру, хотя его рассказ напугал меня.
— Отец говорит, что любой может лечить травами по-китайски, — возразил я. — Он сказал, что для этого нужно только быть похожим на китайца.
— Что? — с возмущением воскликнул Питер. — Он это сказал? Да он рехнулся! Спятил малый! — Потом добавил более мирным тоном: — Вот что я тебе скажу, и заметь, никому другому я не стал бы этого говорить: я знаю одного парня, образованного, понимаешь, он может что угодно прочесть, — так он мне рассказывал, что в Китае, у себя на родине, эти люди учатся много лет. А когда заканчивают ученье, их экзаменуют всякие ученые врачи. Экзаменуют, чтобы увидеть, умеют ли они лечить травами. И знаешь, как это делается? Двенадцать парней, те, что учились, заходят в комнату, где в стене пробито двенадцать круглых отверстий в другую комнату. Потом ученые врачи уходят, ну, куда угодно… на улицу… искать людей с двенадцатью страшными болезнями. Подойдут к человеку и спросят: «У тебя что болит?» — «Кишки». — «Подходяще, годится». Потом к другому. «У меня печенка вся сгнила». — «Хорошо, тоже подойдет». Потом найдут парня, у которого, скажем, поясница болела, как у меня. Тоже годится. Словом, подберут двенадцать человек, приведут их в ту, другую комнату и попросят каждого просунуть руку в отверстие в стене. Понимаешь? А парни, что держат экзамен, должны посмотреть на двенадцать рук и написать, чем больны все эти двенадцать человек за стеной, и, если кто ошибется хоть на одном больном, — все, значит, провалился. — Питер презрительно хмыкнул. — А твой старик говорит, что любой может лечить травами по-китайски. Но все равно мы с ним ладим. У него есть свои причуды, но я его не осуждаю.
Он поднялся и выглянул в дверь хижины:
— Пойду стреножу Самородка и выпущу всех лошадей, а потом ляжем спать. Ночь будет темная, хоть глаз выколи.
Он посмотрел на звезды:
— Млечный Путь лежит на север и на юг. Погода будет ясная. Вот когда он идет с востока на запад, обязательно дождь польет. Ну, я ненадолго…
Питер вышел к лошадям, и мне было слышно, как он покрикивает на них в темноте. Потом стало тихо, и до меня донеслись мягкие звуки колокольчика: лошади углубились в лес.
Вернувшись, Питер сказал:
— Бидди здесь в первый раз. Она с фермы «Барклей». Лошадям, которые выросли в открытой местности, всегда страшно первую ночь в лесу. Они пугаются, когда кора потрескивает. Бидди начала храпеть, когда я ее выпускал. Ну ничего, обойдется. А теперь надо тебе постель устроить.
Внимательно осмотрев земляной пол хижины, он подошел к небольшой дыре, уходящей под стену, поглядел на нее с минуту, потом взял газету из-под солонины и засунул ее в дыру.
— Похоже на змеиную нору, — пробормотал он. — Если змея выползет, мы услышим, как зашуршит бумага.
Он положил на пол два полупустых мешка с сечкой и стал их разравнивать, пока не получилось что-то вроде тюфяка.
— Ну вот, — произнес он. — Так тебе будет хорошо. Ложись, я укрою тебя пледом.
Сняв ботинки, я улегся на мешки, положив руку под голову. Я устал, и постель показалась мне чудесной.
— Ну как? — спросил Питер.
— Хорошо.
— Солома может вылезти и уколоть тебя. Это отличная сечка, от Робинсона. Он ее режет добротно, мелко. Ну, я тоже ложусь.
Он постелил на пол мешки, улегся на них, громко зевнул и натянул на себя попону.
Я лежал, прислушиваясь к звукам леса. Мне было так хорошо, что спать не хотелось. Я лежал под своим пледом, охваченный волнением. Через открытую дверь доносился усиливающийся ночью запах эвкалиптов и акаций. Резкие крики ржанок, пролетавших над хижиной, уханье совы, шорохи, писк и предостерегающее стрекотание опоссума говорили мне, что тьма вокруг живая, и я лежал, напряженно прислушиваясь, ожидая, что произойдет что-то неожиданное и необычное.
Потом, мягко проникая сквозь другие звуки, послышался звон колокольчика, и я с облегчением откинулся на своем матрасе. Засыпая, я видел перед собой Кейт — она шла широким шагом, покачивая головой, мерно позванивая монганским колокольчиком.
Глава 26
Чем дальше мы углублялись в лес, тем величественнее и неприступнее он становился. И ощущение какой-то отчужденности росло во мне по мере того, как деревья вздымались все выше и выше. Они вытягивали гладкие, без единой ветви, стволы на двести футов вверх и лишь там одевались листвой. Низкая поросль не пробивалась у их подножия, они стояли на коричневом ковре из опавшей коры. Под ними царила странная, полная ожидания тишина, не нарушаемая ни щебетанием птиц, ни журчанием ручьев.
Наши крошечные дроги с крошечными лошадьми медленно пробирались среди могучих стволов, порой на поворотах задевая огромные корни, торчащие из земли. Позвякивание цепей упряжки и мягкие удары копыт по упругой земле, казалось, доносились лишь до ближайшего дерева — так приглушал лес эти звуки. Даже дроги поскрипывали как-то жалобно, а Питер сидел молча.
Местами, там, где росли буки и лес глядел приветливее, попадались неглубокие ручейки с прозрачной водой. Она бежала, поблескивая, по гладким, словно отполированным камешкам.