Я умею рисовать трактор!

Браун Жанна Александровна

Старшеклассница нахмурилась и строго сказала:

— Здесь купаться я тебе не разрешаю. Спустись по берегу к мосту, там лягушатник для малышей устроен, которые не так, чтобы очень… понял?

Санька возмутился:

— Кто ты такая?! Подумаешь… возьму искупаюсь — и всё! Нечего командовать!

Он чуть не заплакал. Мало того, что всё утро его обижают: и мама, и тракторист, и те двое, с повязками… так ещё и эта, не стесняясь, обзывает малышом!

Кудрявый встал:

— Зина — патрульная, понял?

Санька

глотнул слёзы, отошёл к своему бидону и сел спиной к Зине и Кудрявому. Конечно, лучше всего было бы встать и гордо уйти. Пусть сами в своей противной реке купаются. Но не мог же он уйти вот так, сразу, когда все смотрят на него и смеются… Ещё подумают, что он сдался.

Кто-то тронул Саньку за плечо. Санька поднял голову. Перед ним стоял Кудрявый и улыбался.

— Чего раскис? — спросил он. — Ты на Васильеву не злись. У нас порядок такой, понимаешь? Наша речка с норовом. Весной два тракториста еле из омута выбрались. Даже тем, кто плавает классно, не на всяком месте купаться можно. А Васильеву уже второй раз на сборе дружины патрульной выбирают. Она справедливая. Ей сам Володя доверие оказывает.

Опять этот Володя…

— Кто это? — спросил Санька.

— Наш старший пионервожатый. Володя уже в армии отслужил. Десантником. Слыхал про таких? Уж если кому Володя доверие оказывает — значит, стоящий человек.

Санька оглянулся. Зина по-прежнему сидела на камне, подставив солнцу лицо. На носу её зеленел кленовый листок. Но в ушах Саньки ещё звучали Зинины обидные слова: «Для таких малышей…» Он отвернулся и сказал упрямо:

— Ну и плевать, пусть оказывает. Мне-то что?

Паренёк огорчённо пригладил кудрявый чуб.

— Чудак! С тобой, как с человеком… нужен ты нам такой!

И тут терпение Саньки лопнуло. Ведь с самого утра… с самого утра все на него! Он вскочил, сжал кулаки:

— Какой такой?! Сча-ас как дам — узнаешь, какой!

Санька ожидал, что противник тут же обидится и примет вызов. Но паренёк спокойно протянул руку, потрогал Санькино плечо и вздохнул:

— Плохо дело…

Санька растерянно топтался на месте.

— Физкультурой мало занимаешься, — сокрушённо продолжал Кудрявый. — В какой класс перешёл?

— Во второй.

Кудрявый оглянулся, призывно махнул кому-то рукой:

— Пашка! Иди-ка сюда! Дело есть!

Из воды на берег вылез коренастый загорелый Пашка.

— Чего тебе, Гринь? Я только нырнуть собрался, а ты кричишь…

— Успеешь, Пашенька, — весело сказал Гриня и скомандовал: — А ну сожми руку, октябрёночек! Ещё, ещё…

Рука Паши напряглась. На ней вздулся коричневый бугорок. Гриня постучал ребром ладони по бугорку и повернулся к Саньке.

— Видал? Вот что значит физкультура!

— Физическая работа, — поправил Пашка. — Гринь, можно разжать?

— Можно. Беги, Паша, ныряй, а то скоро на птицеферму.

Паша

бросился к воде. Санька с откровенной завистью смотрел ему вслед. Вот это октябрёночек!

— Не печалься, — сказал Гриня. — Наш Володя говорит: «Мускулатура — дело наживное». Ты к нам отдыхать приехал? Из Ленинграда?

— Ага. Мы раньше в центре жили, а теперь в Купчино переехали.

— Здорово! А я ещё нигде не был. Тебя как зовут?

— Санька…

Гриша лёг на спину, закинул руки за голову.

— Мой братан на Севере в армии служит. Пишет, здорово там, интересно. Вырасту — туда служить пойду… Ты был в нашем лесу? Я тебе знатные места покажу… У тебя что в бидоне, вода? Пить охота…

— Там молоко. Я сначала за молоком пошёл, потом сюда.

— Молоко?! Да оно скиснет на такой жаре. Неси скорее домой и спусти в погреб, а то пропадёт.

Дома Санька залпом выпил кружку тёплого молока, съел котлеты без хлеба, а кашу лениво поковырял ложкой. «И вымой за собой посуду», — вспомнились ему мамины слова из записки. Пожалуйста, кастрюлька будет чистой.

Санька вынес во двор таз, налил в него дождевой воды из пожарной бочки и принялся намыливать тарелку новеньким куском хозяйственного мыла. А оно мылиться не хотело. Санька решил, что для начала нужно размочить его как следует в воде, но в это время тарелка выскользнула из пальцев, ударилась о край таза и разлетелась на куски. Ну вот, только этого не хватало!

Санька ожесточённо швырнул мыло в траву и принялся щепкой выскребать кашу из кастрюльки, разбрасывая её по двору. Пусть куры клюют. Тётя Паша говорила, что голодные куры и гвозди склюют, не то, что гречневую кашу.

Две тени упали на траву рядом с Санькой. Он оглянулся. Сзади него стояли две девчонки. Большая и маленькая. Большая с белыми волосами, в синем сарафане и вся усыпанная веснушками: и лицо, и руки, и голые плечи. А маленькая, точно крепкий грибок — рыжая шляпка на круглой белой ножке. Она держала палец во рту и исподлобья смотрела на Саньку серьёзными чёрными глазами. Другой рукой она держалась за сарафан белобрысой.

— Ты откуда приехал? — спросила белобрысая.

— Из Ленинграда.

— А тётя Паша вам кто будет?

— Никто. Мамина знакомая. Мы к ней на дачу приехали.

— На дачу? — удивилась белобрысая.

Санька тоже удивился:

— А что такого? Разве к вам нельзя ездить на дачу?

— Можно. Только к нам не ездят. Больно далеко.

— Мы же приехали. Мама так и хотела, в самую-рассамую глушь.

— Здрасьте вам! Какая же у нас глушь? У нас и клуб есть. Кино показывают. А ты в Ленинграде в каком доме живёшь?