Я в Лиссабоне. Не одна (сборник)
Шрифт:
Наконец, он решился. Это была девочка из класса. Маленькая, похожая на Дюймовочку. На физкультуре, когда их строили по росту, она замыкала шеренгу. На уроках она сидела на первой парте, и он видел, как ровно его Дюймовочка держит спинку. Она ему очень нравилась, хотя у нее не было даже намека на грудь. Но мальчика интересовало совсем другое. Ему нравились ее ручки. Именно они притягивали внимание и волновали его.
«Да… эти руки обязательно должны пахнуть», — думал он.
Однажды он предложил девочке проводить ее домой. Она нехотя согласилась. После школы он взял ее портфельчик, и они безмолвно зашагали по улице. Она — чуть впереди. Он за ней. Ему
Около подъезда он протянул ей портфель, который нес всю дорогу.
— Спасибо, — вяло проговорила Дюймовочка, коротко взглянув на него.
Он сглотнул слюну. Девочка, так и не придумав, что еще можно сказать… хмыкнула, собираясь уходить. Но он успел схватить ее руку и, чуть пожав длинные и холодные пальцы, не выдержав, потянул их к своему лицу. Испугавшись, она дернулась, желая вырвать свою руку из его крепких пальцев. Но он изо всех сил сжимал ее и тянул. Когда рука девочки почти коснулась его лица, из сжатого кулака мальчика едва торчали кончики пальцев. Он потянул носом, вдохнув всей силой своих легких. но ничего, кроме остатков яблочного мыла, услышать не удалось. Девочка, наконец, вырвала руку и, крикнув: «Идиот!» — побежала домой.
Ночью он покрылся испариной. Липкость проступала из всех пор, вызывая брезгливость. В душе поселился страх. Страх, что найти потерянный запах будет не так просто. Он понял, что не каждая девичья рука пахнет так, как пахла пухленькая ручка с обкусанными ноготками. Та ручка, которую он поймал на пыльном дворе своего детства.
Мальчик перестал остерегаться. Он использовал любую возможность, чтобы схватить чью-то ладонь и поднести к лицу. Его ожидания рассыпались, наткнувшись на чужие запахи. Это были запах пыли, запах только что съеденного персика или лака, которым покрыли ногти. Он отчаялся. И понял, что помочь ему может только одна. Та, чьи руки пахли этим сладким. Приторным. Дурманящим запахом. Запахом, заставляющим терять рассудок.
Однажды. снова было лето. Испепеляющая жара опустилась на город, выжигая и без того пустой двор. Харитоновна давно умерла. Бельевую веревку сорвало ветром. От забора почти ничего не осталось. Подрастающие пацаны доломали остатки полурассыпавшихся досок. Старая беседка, бывшая уже достаточно покосившейся в пору его детства, сейчас имела совсем жалкий вид. Но возвышавшаяся во дворе акация, продолжая каждый год раскидываться свежей зеленью, источала жизнь рядом с мертвой подгнившей деревяшкой. Акация по-прежнему всем своим гордым видом возвещала, что все в жизни преходяще. Все, кроме нее. Она выросла тут, когда еще не родились дедушки и бабушки сегодняшних обитателей двора. И будет стоять, когда они умрут и их забудут внуки.
В то лето он закончил школу. И превратился в худосочного, прыщавого переростка. Детство махнуло хвостом и исчезло в том углу, где старая акация окончательно срослась с куском забора. Но до сих пор он так и не нашел ту, чьи руки пахли загадочным запахом. Запахом, витавшим в его подсознании. Но ускользавшим и растворявшимся в воздухе каждый раз, когда казалось, что он вот-вот его поймает.
В тот вечер он, рассеянно поглядывая из засиженного мухами окна кухни, ковыряясь в гречневой каше и размазывая ее остывшую массу по краям тарелки, неожиданно увидел ЕЕ. Та маленькая толстушка превратилась в рослую девицу. Но, едва завидев ее, мальчик сразу понял, что это именно ТА девочка… На ее голове все так же плотно зачесанные
Он дернулся. Тарелка соскользнула, упав со стола на пол. Остатки каши размазались по коричневому линолеуму. Мальчик на мгновение задержался, размышляя, убрать ли кашу с пола. Поднялась, почуяв неожиданную добычу, кошка. Слегка коснувшись его ноги, видимо, выражая благодарность, мерно урча, приступила к еде. Еще бы… гречка пахла съеденной им котлетой. Выскочив из квартиры, он метнулся по лестнице вниз и чуть не сбил девочку, уже входившую в подъезд.
— Привет, — бросил он, не зная, что сказать.
Девочка стояла совсем близко. И, как много лет назад, дышала ему в лицо. Рот ее в этот раз был закрыт. Она жевала жвачку, монотонно двигая челюстью. Некоторое время он завороженно смотрел на живые толстые губы, которые она вытягивала трубочкой вперед, видимо, растягивая во рту мягкую резинку.
— Привет, — сунув языком жвачку за щеку, ответила она.
Девочка продолжала стоять, сверля его круглыми глазками.
— К бабушке приехала? — спросил он, лишь бы что-то сказать.
— Угу, — продолжая жевать, буркнула она.
— Приходи в беседку в десять. — прошептал он. Шептал не потому, что не хотел, чтобы слышали соседи. Просто голос не слушался его, сипел в глубине, не прорываясь наружу. Но она услышала и, как-то неопределенно поведя плечом, но так ничего и не ответив, двинулась в черноту подъезда.
Девочка была не только некрасивой. Она была ему неприятной. И своей полнотой, и жующими толстыми губами. Ее маленькие прищуренные глазки казались колючими. Сидя около окна кухни и следя за выходящими из подъезда людьми, он удивленно размышлял. и не мог понять, почему столько лет его мучило воспоминание запаха ее рук. Рук этой неприятной девочки. Но даже сейчас, в ожидании вечера. он чувствовал приятную негу, разливавшуюся по телу.
Он едва дождался ночи. Долгий вечер тянулся бесконечной патокой, растекаясь по оконному стеклу. Мальчик выглядывал во двор и беспокоился, что темнота никак не наступает. Казалось, все рассматривают через окна, выходящие во двор, вросшую в пыль беседку. И все обязательно увидят, как он пробирается туда. И будут смеяться над ним. Над ним, спрятавшимся там с этой неприятной толстухой. Он даже слышал хор голосов, издевательски гогочущий ему в спину.
К десяти ночь рухнула на город. Рухнула неожиданно быстро. Как это бывает на юге. Иссиня-черное небо окутало тайной и двор, и беседку. Рассмотреть уже что-то стало невозможно. Тусклые лампочки, болтающиеся на скрюченном шнуре над подъездами, не могли осветить ничего, кроме входа. Большой неоновый фонарь, торчащий посреди двора, давно перегорел. И двор погрузился в непролазный мрак. Молодой месяц тонким серпом, едва зацепившись в самом уголке небосвода за тучку, не излучал света. Волнение забило тревогу. Что-то учащенно застучало внутри, распирая ребра.
Мальчик не видел, выходила ли девочка из подъезда. Не знал, придет ли она. Ровно без пяти десять вышел из квартиры и быстрыми шагами прошел в беседку. Едва ступив на сломанную доску порожка, он не увидел, а скорее почувствовал, что девочка там. Сначала он не различал ни малейшего движения, ни крошечной черточки ее тела. Но сразу услышал запах. Запах, наполнивший собой все вокруг и приглушивший остальные запахи ночи. От предвкушения удовольствия сердце встрепенулось, черкнув по нутру тонкими крылышками.