Я в моей голове
Шрифт:
Продолжаю:
– Хей!
Веселый роджер взвился в небеса
Чернее ночи наши паруса
И в душах наших беспросветный мрак
Ты кто теперь - бандит или моряк?
Оставили от прошлого туман
И клятву нашу принял ураган
Мы все равны - бродяга и Герон,
А самый сильный станет главарем. Хей!
Вейся, Веселый Роджер
Через моря и годы, вейся,
Прокляты будем мы, но все же
Вспомнят потом пиратов песню! хей!..
Опять шумно выражают восторг.
– Ну и последняя, - объявляю.
Слышу гул разочарования, но не реагирую и начинаю:
И лампа не горит,
И врут календари,
И если ты давно
Хотела что-то мне сказать,
То говори...
Кто-то попытался захлопать, но замолкли.
– Поняли про что эта песня.
– спрашиваю слушателей.
– О любви и потери, - произнес женский голос из толпы. Кто-то начал возражать. Начался спор.
– Да, когда я писал эту песню, представлял чувства парня потерявшего любимую девушку, рано умершую. Наконец он не выдержал и покончил с собой. Теперь они вместе навсегда, - пытаюсь рассказать замысел.
Все вокруг молчат.
– Спой еще что нибудь, - просит кто-то.
Тут выступил отец:
– Спой Сергей, не дело на такой грустной песне останавливаться.
– Хорошо. Но это действительно последняя, - соглашаюсь.
Золото - хозяйке, серебро - слуге,
Медный грош бродячей всякой мелюзге.
На пьянку для солдата, на бархат для вельмож
Холодное железо добывает медный грош...
Все, встаю и снимаю гитару с плеча. Передаю отцу, чтобы отнес домой. Он же хитрый выцепил кого-то из бараковской молодежи и протянув гитару, что-то попросил. Мою гитару унесли в темноту. Он виновато пожал плечами. Наверное сговорился с мужиками отметить мой успех. Ладно.
Народ хвалил меня и расходился тихонько переговариваясь. Мои ребята стояли со мной и молчали. Некоторые ребята и девчонки потоптались рядом и почувствовав себя лишними ушли. Пьяненький сосед пытался протиснуться ко мне со своими впечатлениями, но Стас прихватил его за шиворот, развернул к себе и взглядом отправил обратно. Фил тоже потоптавшись, распрощался до завтра. Остались только свои. Потихоньку пошли к клубу. Некоторые тихонько переговаривались. О миниконцерте никто не говорил. Наверное находились под впечатлением. Наконец Яшка, как самый простой и толстокожий не высказался:
– Тебе надо со сцены выступать. Чтобы все твои песни услышали.
– Может и услышат, - задумчиво протянул я.
– Ты быстро гитару освоил, - заметил Серега Леднев.
– Да, какое там освоил? Даже для двора плохо. Надо еще многое шлифовать и работать. Времени не хватает.
– Пожаловался.
– А мне понравилось. Получше, чем у многих у тебя получается.
– Высказался Крюк.
– Значит у них еще хуже, да и гитара у меня хорошая.
– Подытожил.
Время было позднее, спортзал был уже закрыт, в клубе заканчивался последний сеанс. Идти было некуда и мы стояли на площади перед клубом. Ребята обменивались впечатлениями о понравившихся песнях. Стас с Вермутом отозвали меня в сторону под удивленные взгляды пацанов. Яшка хлопнул себя по лбу и поспешил к нам. Передали мне записки со своими пожеланиями и попытались на словах объяснить свои хотелки. Вникать не было никакого желания. Я чувствовал какое-то опустошение и умиротворение. Сегодня, когда принимал от ребят предметы старины, каждый завертывал или цеплял бумажки с фамилиями или прозвищами владельцев. Завтра буду разбираться. Вдруг все замолчали. Я удивленный посмотрел в сторону, куда смотрели все. К нам неторопливо шел Грузин с тремя пацанами. Не подходя метров пять - остановились. Грузин вышел вперед и позвал меня. Отошли с ним в сторону. На удивление он оказался трезв.
– Говорят, ты опять поразил публику?
– поинтересовался он.
– Быстро слухи разлетаются по поселку.
– Констатирую.
– Ну еще бы, - хмыкнул.
– Девки жалели, что магнитофона не было, хотели бы записать тебя.
– Рано еще.
– Отговариваюсь.
– Нам когда можно будет послушать тебя?
– Интересуется и поясняет: - Нового давно ничего не слышали, а у тебя, говорят, много новых хороших песен.
– Жизнь завтра не кончается, - повторяюсь, пожимая плечами.
Помолчали. Грузин понял, что я для него и его ребят не собираюсь устраивать отдельный концерт, и понизив голос спрашивает:
– А про меня ты ничего нового не можешь сказать?
Опять пожимаю плечами:
– Я тебе все сказал тогда.
– Ну ладно, бывай, - протягивает руку. Пожали руки и разошлись.
Чувствую, что Грузин испытывает дискомфорт со мной. После недавних событий наши позиции изменились и он не знает, как вести себя. А это для него непривычно и непонятно.
На следующий день мы с Филом отобрали пять увесистых свертков. Там были предметы всех сборщиков и наши в т.ч. Ехать надо было завтра вечером. Сомневаясь в быстрых подсчетах долей и процентов для каждого участника, я предложил ему взять с собой калькулятор. Фил отмахнулся - так посчитает. Кроме этого опасался вечернего скандала с матерью. Подозреваю, что вчера отец вернувшись "с концерта" огреб не по детски.
На удивление, мама восприняла новость о предстоящей поездке спокойно. Возможно вчера разрядилась на отце. А может, повлиял мой вчерашний концерт. Теперь она пользуется повышенным вниманием у жительниц бараков. Все с ней на улице здороваются, пытаются завязать разговор, хвалят меня, такого талантливого. (Ха-ха - 3 раза.) Смеясь рассказала, как вчера отец вернувшись, пытался междометиями передать, как он мной гордится, что я ...ух! Как я... дал! Даже повторить, что-то пытался. Ну она ему и дала! Потом быстро переключилась на желаемые ею обновки. Это было что-то. Когда она стала перечислять, какую она хочет кофточку, как у Ленки с работы. Там такие вставочки, вышивка, здесь открыто и т.д. Брючный костюмчик ей бы не помешал, цвета голубенького с блестками, рюшечками. А туфельки к нему... Я не выдержал, когда ее хотелки перевалили за несколько тысяч, по моим подсчетам, и я уже не помню всего, что она перечисляла. Опустил ее на землю сообщив, что денег не хватит на все. Пусть даст мне свои размеры и я посмотрю, что можно ей подобрать. А так же отцу. Ведь и мне куртка демисезонная понадобится - весна же на дворе. Сожалея, что она сама не может поехать со мной, стала записывать свои размеры, иногда измеряя себя метром и сетуя, что толстеет и скоро, ни во что не влезет. Насчет отца отмахнулась - все у него есть, вот только ботинки ему бы не помешали. Она отсчитала из своей, спрятанной где-то в кровати, заначки 200 рублей и 25 рублей мне на дорогу.
Нагруженные, как ишаки с Филом тронулись в очередной поход за деньгами. Соломоныч, как обычно велеречив и радушен. Но только до тех пор, пока ему не попалась одна из икон Стаса. Вот тут он переменился. Я впервые видел его таким. Медленно положив икону на стол, он вперился в меня и чересчур серьезным тоном спросил:
– Скажи мне Сережа правду. Это очень важно и серьезно. Откуда у вас эта икона? Вас милиция не начнет разыскивать?
Я подозревал нечто подобное, связанное с предметами Стаса, но не ожидал такой реакции от профессионального антиквара. Откинувшись на стуле я уверенно произнес: