Я вернусь...
Шрифт:
Юрий закурил и тут же раздраженно раздавил сигарету в пепельнице – курить он больше не мог, душа не принимала. Пепельница была все та же – синяя фарфоровая рыбка, стоящая на хвосте с широко разинутым, обведенным стершейся золотой каемкой ртом. Собственно, это была никакая не пепельница, а рюмка – последняя из подаренного когда-то отцу сослуживцами набора, очень по тем временам дорогого и шикарного, но от этого не менее безвкусного. Помнится, они любили всей семьей потешаться над этим набором, но гостям он нравился, и в праздники его всегда выставляли на стол, пока он весь не перебился, кроме вот этой самой последней рюмки. А потом отец умер, гости стали приходить реже, а потом и вовсе перестали приходить, а позже и мама
Он снова протер глаза и все-таки отправился на кухню варить кофе. Следя за кофе, чтобы не убежал, Юрий продолжал мысленный спор с Мироном. Доводы Мирона звучали убедительно, но все, что он говорил, отдавало эгоцентризмом. Однако Мирон прав, утверждая, что эгоизм – вещь естественная и здоровая, продиктованная встроенным в нас инстинктом самосохранения. А все остальное придумали люди, причем гораздо позднее и с единственной целью – чтобы легче было управлять другими людьми...
"Э, – подумал Юрий, – к черту эти дебри! Какая мне, в сущности, разница? Дело тут в другом. Дело в том, что, пока мы с Мироном чистили друг другу физиономии, мне было хорошо, а теперь вот снова плохо. На работу, что ли, устроиться? Так ведь вкалывать за копейки по восемь часов в день пять дней в неделю, когда у тебя денег куры не клюют, – это же смешно и глупо, а главное – никому не нужно. Ну, устроишься на работу, займешь чужое место, отберешь кусок хлеба у того, кто в нем действительно нуждается, принесешь домой, повертишь в руках – чего с ним делать-то? – а потом бросишь на полку и забудешь, потому что черствый хлеб тебе не нужен, тебе мясо подавай... А там, в этом клубе, все-таки живые люди, и проблемы у них такие же, как у меня, и валтузят они друг дружку по-настоящему, без дураков... Зато все живы, и совесть потом не мучает, не вертишься ночами в кровати, пытаясь понять, прав ты или виноват, когда палил в живых людей из автомата..."
Кофе зашипел и полился на плиту. Юрий спохватился, выключил конфорку, сдернул с плиты кофейник и перелил черную, как сырая нефть, курящуюся горячим паром жидкость в большую керамическую кружку. Он уселся за стол, обхватил кружку ладонями и, глядя в окно, стал прихлебывать обжигающее варево.
"В общем-то, рассуждать тут не о чем, – подумал Юрий. – Я ведь еще тогда, в кафе, решил, что непременно наведаюсь в их клуб, посмотрю, что да как. А почему бы и нет? Не понравится – уйду. Они ведь, насколько я понял, ни взносов не берут, ни страшных клятв на крови не приносят. Захотел – пришел, захотел – ушел... Или нет? Или у них там все-таки тайное общество, вроде масонской ложи? Если так, уйду сразу же, как только почую неладное..."
Было одиннадцать утра – самое время что-нибудь предпринять. Пойти в гости, например, или посмотреть телевизор, или учудить еще что-нибудь столь же бессмысленное. Первое января – всенародный день большого похмелья... Идти было не к кому, и никаких гостей Юрий не ждал, а телевизор... О Господи! Если бы тот, кто изобрел это чудо техники, мог знать, что по нему будут показывать спустя каких-нибудь полвека, он бы, наверное, удавился.
Юрий с сомнением покосился на холодильник. В холодильнике, насколько он помнил, имелось две бутылки "гжелки", литр недурного коньяка и даже какое-то вино – вермут, кажется, а может, и не вермут. Закуска там также имелась, причем в количестве, достаточном для утоления самого лютого голода, да еще и в ассортименте, способном удовлетворить самый взыскательный вкус. Ну, пусть не самый взыскательный, но с некоторых пор Юрий не держал в своем холодильнике отравы вроде магазинных пельменей или соевой колбасы. Напиться, что ли, в самом деле? А заодно и поесть...
Ему действительно хотелось выпить и, несмотря на предоставленный Мироном плотный завтрак, основательно
Юрий заснул каменным сном без сновидений, а буквально через час с небольшим его разбудил настойчивый звонок в дверь. Он вскочил, не понимая, где находится и что происходит, и подумал, что снова в армии и что его подняли по боевой тревоге. Сочившийся в окно серенький тусклый свет зимнего полдня был принят им за предрассветные сумерки раннего летнего утра где-то в горах, и он не сразу сообразил, почему под ногами мягкий ковер и откуда в палатке телевизор, большое прямоугольное окно с занавесками и выцветшие старенькие обои.
Звонок продолжал дребезжать. Юрий наконец проснулся, разобрался, на каком он свете, и, душераздирающе зевая, поплелся открывать. По дороге он гадал, кого это могло принести, но идти ему было недалеко, так что ничего дельного он придумать не смог.
Юрий открыл дверь, а за нею на вытертом стареньком половичке, подчеркнуто шаркая подошвами, стоял слегка опухший Серега Веригин. Из-под его незастегнутой зимней куртки выглядывали растянутые треники и линялая застиранная майка, а в руке Серега держал толстую фаянсовую тарелку с солеными огурцами – тремя целыми и одной половинкой.
– С Новым годом, Юрик, – сказал он и еще усерднее зашаркал подошвами. – А я вот, видишь, по-соседски к тебе... Грымза моя в гости закатилась, а меня не взяла. Нечего, говорит, тебе, алкашу проклятому, там делать. Позориться с тобой, говорит, только, и больше ничего. Ну, думаю, как быть-то? Башка-то после вчерашнего трещит... А чего, думаю, пойду загляну к Юрику – а вдруг дома? Вчера-то моя нам с тобой посидеть по-человечески не дала. Полночи пилила, не поверишь. Не баба, чистое наказание! Огурчики вот принес... Огурчики свои, домашние, не дрянь какая-нибудь покупная! С горючим у меня, правда, того... Ну, ты в курсе.
– В курсе, – сказал Юрий и засмеялся. – Давай заходи, чего ты там топчешься?
Веригин с готовностью вошел, сунул Юрию тарелку с огурцами и засуетился под вешалкой, стаскивая с себя куртку и ботинки. После этого он забрал свою тарелку обратно и босиком, в одних носках, прошлепал за Юрием в комнату, где первым делом уставился на большой японский телевизор с плоским экраном, купленный Юрием недавно взамен старого черно-белого "Горизонта". Этот взгляд Юрию не понравился, потому что Веригин при всем своем дружелюбии был завистлив едкой, как концентрированная серная кислота, завистью. Казалось бы, что тут такого – новый телевизор? Да такие стоят в каждой второй квартире, а в каждой третьей имеются аппараты покруче, но для Сереги Веригина каждая чужая обновка была как нож в горле. Вот если бы у Юрия стоял его древний "Горизонт-206" да если бы еще вдобавок ко всему сломался он, тогда... Тогда – да. Тогда бы Серега от души посочувствовал и даже вызвался бы помочь, хотя руки у него были как крюки и вреда было бы гораздо больше, чем пользы.
– Классный ящик! – завистливо протянул Веригин, заставив Юрия пожалеть, что впустил этого типа в квартиру. – Ну, ничего. Я вот лет через пяток напрягусь, стеклотару сдам и сразу все куплю – и домашний кинотеатр, и джип с лебедкой, и дачу с сауной.
Юрий промолчал. Стеклотару Веригин сдавал регулярно, но денег от этого, увы, не прибавлялось – слишком уж он любил выпить. Так что о джипе с лебедкой – кстати, почему именно с лебедкой? – Сереге оставалось только мечтать.
– Ничего, если мы на кухне сядем? – поспешно спросил Юрий. – Там и к холодильнику поближе, и вообще...