Я возьму твою дочь
Шрифт:
Альфонсо сел на выступ стены и принялся курить одну сигарету за другой. Правда, от этого его голове не стало лучше, но ему было уже все равно. Он хотел только побыстрее убраться отсюда. Прочь, домой – и в постель.
26
Сейчас, в предобеденное время, небо уже сияло синевой, что вовсе не выглядело само собой разумеющимся. Последние дни были сплошь пасмурными, а небо – бледным.
Ингрид медленно ехала с открытым окном по ухабистой дороге и была по-настоящему довольна. Она, наряду с многими другими вещами, купила несколько gamberetti [62]
62
Креветки (итал.).
«Какой чудесный день», – думала она и благодарила небо за чувство глубокого счастья, которое испытывала в это утро.
Перед ущельем навстречу ей выехала машина «скорой помощи», что показалось Ингрид странным, поскольку возле этой дороги, кроме Ла Пассереллы, не было никаких других поместий.
Они встретились. Ингрид сдала на несколько метров, чтобы больничная машина могла проехать, и попала на узкую, заросшую травой дорогу.
Встреча со «скорой помощью» показалась ей несколько странной, но она заставила себя не думать об этом. День был слишком чудесным, чтобы ломать над этим голову.
Она доехала до Ла Пассереллы, и первое, что бросилось ей в глаза, была машина карабинеров. Ингрид стало страшно. Сначала машина «скорой помощи», теперь карабинеры. Что здесь произошло?
Она доехала до виллы, вышла из машины, взяла пакеты с покупками и пошла вдоль дома. И услышала голоса. Ее сердце забилось быстрее.
Первое, что она увидела, свернув за угол дома, была белая простыня на земле в конце лестницы. Белое пятно между цветущей геранью, кустами гибискуса, роз и олеандра… И это белое пятно ярко выделялось под лучами солнца. Оно явно было здесь не к месту и внушало страх.
Под простыней проступали очертания тела.
Ингрид краем глаза заметила, что Йонатан Валентини и двое полицейских уставились на нее, что София сидит на невысокой каменной ограде и у нее заплаканные глаза. Энгельберта с ними не было.
– Энгельберт… – прошептала она, но никто на это не отреагировал. – Энгельберт? – сказала она снова, и в этот раз в ее тоне прозвучал вопрос.
Наконец Йонатан подошел и обнял ее за плечи.
– Фрау Кернер, – сказал он тихо и подчеркнуто спокойно, – с вашим мужем произошло ужасное несчастье. Он упал с лестницы.
– И? – Голос ее сорвался. Он звучал высоко и совсем по-молодому.
– Он умер, госпожа Кернер, и мне бесконечно жаль.
Он хотел было прижать ее лицо к своему плечу, но Ингрид оттолкнула его и пошла к тому месту, где под простыней лежало тело ее мужа.
Нери и Альфонсо подошли и слегка поклонились.
– Mi displace, [63] – сказали они.
Ингрид выглядела так, словно ничего не видела и не понимала. Она с сосредоточенным видом присела и подняла край простыни.
63
Сожалеем (umал.).
Вид залитого кровью лица с застывшими мертвыми глазами,
– Посмотри на меня! – прошептала она. – Пожалуйста, посмотри на меня. Энгельберт, пожалуйста!
Она обхватила окровавленную голову руками и прижалась щекой к щеке мертвого мужа.
– Энгельберт, вернись ко мне! Пожалуйста, любимый!
Никто не сказал ни слова, все затаили дыхание.
Ингрид опустила голову ему на грудь и заплакала.
Несколько часов спустя тело увезли, карабинеры уехали, а Йонатан и София ушли к себе, не преминув, однако, несколько раз сказать:
– Пожалуйста, скажите нам, если вам что-то будет нужно. Мы всегда к вашим услугам, круглые сутки.
Ингрид лишь кивнула.
Теперь она сидела перед домом на террасе и смотрела на окрестности. Было четыре часа с небольшим. По голубому небу проплывали одинокие ослепительно-белые легкие облака. «Облака прекрасной погоды, – всегда говорила ее мать, – они безвредные, их съест солнце».
Она видела небо и облака, а вдали – огромный массив Монте Амиата и дрожащий от жары расплывчатый силуэт Сиены. Из-за большого расстояния казалось, что машины на скоростной трассе едут очень медленно. Впрочем, и сами они производили впечатление игрушечных.
«В каждом автомобиле сидит человек, – думала Ингрид, – и у каждого есть цель поездки и дом. И кто-то, кто его ждет. Семья, надежда и будущее. У меня не осталось ничего. Потеряв Энгельберта, я потеряла желание жить. До вчерашнего дня мир был сказочно прекрасным, а сегодня он для меня уже ничего не значит. У меня нет ни сил, ни желания начинать жить по-новому, в одиночку. Я не верю, что смогу чему-то радоваться, если нельзя поделиться этой радостью с Энгельбертом. У меня больше нет сил».
Она встала, ушла в дом и легла в постель. Ей хотелось уснуть и больше никогда не просыпаться.
27
– Buongiorno, молодой человек, – сказала Глория, когда Нери пришел в кухню поужинать.
Нери проигнорировал приветствие, сел за стол и раскрыл газету «La Nazione». С бабушкой разговаривать не имело смысла, кроме того, вся эта ситуация несказанно действовала ему на нервы. Мысленно он был с Йонатаном, Софией и женой погибшего, которую охотнее всего отдал бы под присмотр врачей, поскольку у нее явно был шок, но она воспротивилась этому. Возможно, она испытывает страх перед итальянскими больницами, опасаясь, что почувствует себя там еще беспомощнее. Во всяком случае, он еще никогда в жизни не видел, чтобы человек так побледнел: в ней словно не осталось ни капли крови.
– Вы не хотели бы представиться? – ехидно спросила бабушка и вызывающе посмотрела на Нери.
Нери укрылся за газетой и молчал.
– Мама, это Донато, мой муж. Ему не нужно представляться, он живет здесь.
Габриэлла вздохнула, потому что ей приходилось давать это объяснение почти каждый день.
– Ах, так. Кто же мог подумать! Мне ведь ничего не говорят, – обиделась бабушка.
Нери отложил газету в сторону. У него не было желания постоянно прятаться только потому, что бабушка его не знала или не хотела знать и придиралась к нему. Ему было жаль себя. Ему хотелось поговорить с Габриэллой, как это бывало раньше, хотелось выслушать ее мнение, даже если иногда она его и раздражала. Все же это лучше, чем вот так молчать, лишь бы не провоцировать идиотские замечания тещи.