Я все еще влюблен
Шрифт:
Он назвал поражение революции в Париже первым актом трагедии, Вену — вторым и предсказал: «В Берлине мы скоро переживем третий акт». И действительно, очень скоро, восьмого ноября прошлого года, в Берлине к власти пришло архиреакционное правительство Бранденбурга. В город вступили гвардейские полки генерала Врангеля. «Новая Рейнская газета» назвала Бранденбурга и Врангеля «двумя субъектами без головы, без сердца, без собственных взглядов и только с усами…». Но чтобы устрашить трусливое учредительное Национальное собрание Пруссии, этого жалкого недоноска революции, оказалось достаточно и одних усов: оно было изгнано из столицы в маленький провинциальный городок и тем парализовано
Хотя Рейнская провинция — часть Пруссии, но здесь еще со времен французского нашествия действует кодекс Наполеона. Это, конечно, несколько облегчает положение «Новой Рейнской газеты» и ее редакторов, но и здесь контрреволюция захватывала одну позицию за другой по всему фронту. И этот суд — убедительное тому доказательство…
Опять поднялся прокурор Бёллинг. Он взял слово для обоснования обвинения. Сначала в зале воцарилась полная тишина. Но прокурор не счел нужным утруждать себя подробным анализом инкриминируемой статьи и был так откровенно озабочен тем, чтобы обелить обер-прокурора Цвейфеля и прокурора Геккера, и говорил так скучно, что интерес к его речи довольно скоро упал.
— Господа присяжные заседатели! — несколько более живо и энергично заканчивал Бёллинг. — Статья «Аресты» — не случайность. Это преднамеренное издевательство над властью и оскорбление ее. Я мог бы привести в подтверждение сказанного множество фактов, но ограничусь лишь одним. Вот номер «Новой Рейнской газеты» от двадцать второго ноября минувшего 1848 года. — Он вынул из роскошной папки газету и потряс ею, потом развернул и положил перед собой. — Здесь опубликована статья «Обер-прокурор и «Новая Рейнская газета». Нет никакого сомнения, что она принадлежит перу подсудимого Маркса. В этой мерзкой статье господин обер-прокурор Цвейфель назван «старым сотрудником» газеты, «коллегой»…
По рядам пробежали смешки. Кёльнцы хорошо помнили и эту статью, и то, как «Новая Рейнская газета», предоставив страницы для письма прокурора Геккера по поводу статьи «Аресты», тотчас нарекла всю прокуратуру своим «новым, многообещающим сотрудником».
— Здесь же, — продолжал прокурор, — мы читаем об «инквизиторском рвении» господина Цвенфеля. А о всеми уважаемом обер-президенте нашей провинции в данной статье написано: «Отдачей под суд за государственную измену рано или поздно должным образом завершится карьера господина Эйхмана…» Из всего этого совершенно очевидно, что газета ставит своей целью уничтожить всякое почтение к авторитетам и подорвать существующий порядок. Поэтому я считаю, что всем трем подсудимым должен быть вынесен обвинительный приговор.
Бёллинг важно сел на свое место. Настала очередь защитников.
Маркс и Энгельс знали, о чем будут говорить, на что сошлются, какие факты приведут в своих речах Хаген и Шнейдер, и потому слушали их вполуха. Время от времени они тихо переговаривались.
— Ты только взгляни на эту рожу! — Энгельс показал взглядом на присяжного, сидевшего за барьером напротив, крайним справа. Физиономия присяжного действительно была примечательна полным отсутствием всякого выражения, всякой мысли, всякого чувства. Приплюснутый лоб, оловянные глаза, уныло неподвижный рот. — Ведь такой проголосует за все, что угодно прокурору…
Суд присяжных, действовавший на территории Рейнской провинции, разумеется, был предпочтительнее ветхозаветного коронного суда, охватывавшего всю остальную Пруссию. Но оба друга понимали, что и суд присяжных, как он организован сейчас, — это не гарантия справедливости.
— Было бы настоящим чудом, — ответил Маркс, мельком взглянув на «рожу» и усмехнувшись, — если бы при нынешнем устройстве суда присяжных люди, открыто выступающие против власти, не попали прямо в руки своих беспощадных врагов. Но сегодня, по-моему, есть кое-какие шансы на это чудо.
— Я не думаю, что оно может совершиться в результате пробуждения совести у присяжных.
— Я тоже имею в виду не это… Совесть! У человека, у которого нет других данных, чтобы стать присяжным, кроме ценза, и совесть цензовая, подобно тому, как совесть привилегированных — это всегда привилегированная совесть.
— Может, ты рассчитываешь, что присяжные и не решатся сказать «Виновны!», поскольку в кодексе Наполеона нет статей, которые можно было бы применить к нам?
— То, чего не предусмотрел разум законодателя, — Маркс подбросил на ладони, пухлый томик кодекса, взятый с собой в суд, — то может наверстать совесть присяжных. В сущности говоря, суд присяжных именно для того и учрежден, чтобы заполнить возможные пробелы закона широтой буржуазной совести.
Маркс хотел сказать что-то еще, но в это время защитник Хаген неожиданно повысил голос и заглушил его.
— В тот самый день, наверное, в тот же самый час, когда вышла газета со статьей «Аресты», — возбужденно говорил Хаген, — прокурор Геккер настоял на том, чтобы немедленно был произведен обыск в редакции с целью изъятия рукописи злополучной статьи, а редакторы и издатель газеты немедленно же арестованы. Арест вследствие нанесения морального ущерба обер-прокурору! Я говорю об этом только потому, что на процессе, где дело идет о свободе печати, я обязан не просто защищать своего подзащитного, но и представить общественности картину беззаконий, к которым прибегают власти в борьбе с прессой.
— Молодец, — сказал Маркс и продолжал развивать прерванную мысль. — Я не отрицаю, на какой-то момент буржуазная совесть присяжных может быть поколеблена. И это во многом зависит от речей защитников и от наших с тобой. Возможно, она заколеблется, если нам удастся разоблачить перед их глазами интриги властей. Но, поверь мне, в следующее мгновение они подумают, — Маркс указал глазами о сторону присяжных, — что если власти применяют к подсудимым такие гнусные и рискованные меры, если они, так сказать, поставили на карту свою репутацию, то, значит, подсудимые действительно крайне опасны, хотя и малочисленны. Они искренне решат, что власти нарушили все законы Уголовного кодекса лишь для того, чтобы защитить их самих от этих преступных чудовищ. И тогда уже с легким сердцем, даже с сознанием исполняемого долга они скажут себе: «Запачкаем же в свою очередь немного и мы нашу крохотную честь, чтобы спасти власти».
— Конечно, так оно и будет, — согласился Энгельс. — Но тогда откуда же все-таки взяться чуду? Ведь общая политическая обстановка в провинции и во всей стране нам также вовсе не благоприятствует?
— Погоди, Хаген кончает, а речь Шнейдера будет недлинной. Очевидно, сразу после него слово предоставят мне. Я хочу собраться с мыслями. — Маркс вытащил из бокового кармана сюртука листки с набросками своей речи. — Советую и тебе сделать то же. Кстати, не вздумай хоть как-то, хоть чем-нибудь задеть присяжных. Наоборот, постарайся сказать им что-то приятное, лестное.