Я все нашел… (Фиктивная помолвка)
Шрифт:
– Я тоже ничего подобного не испытывала… и не вижу причин, почему тебе нужно спать внизу на дурацкой кушетке…
– А как же Келвин? – прошептал Филипп.
– Он в Токио! – быстро ответила Одри. – Он…
– С глаз долой, из сердца вон, – цинично ввернул Филипп.
– Вовсе нет!
– Бог мой, зачем я спорю? – воскликнул Филипп и, бросив бутылку на песок, в каком-то диком исступлении подхватил Одри на руки.
– Тебя это ни к чему не обязывает, – едва дыша, сказала Одри, обняв Филиппа за шею и прижавшись лицом к его плечу. – Я вовсе не тот человек,
Филипп с жадностью припал к ее губам, но постепенно необузданная страсть сменилась нежностью, его губы мягко касались век Одри, влажных щек, затем вновь возвращались к губам.
Когда Филипп поставил ее на ноги, Одри вопросительно посмотрела на него.
– На песке нам будет неудобно, – пробормотал он.
Наверняка ему это хорошо известно: он на девять лет старше и опыта в таких делах ему не занимать. Но Одри вдруг обнаружила, что ей вовсе не хочется думать ни о женщинах, бывших в жизни Филиппа, ни о том, чем она от них отличается. Она вовсе не яркая, не обладает утонченными манерами, она не блондинка. Короче, она вовсе не подходит Филиппу, и это ее огорчало.
Когда они оказались в спальне, Одри не знала, как себя вести. Она не должна думать о том, что делала в прошлый раз, не должна брать инициативу на себя. Но Филипп не позволил сомнениям овладеть ею: он со знанием дела обнял Одри и привлек к себе. Затем легким движением расстегнул молнию на платье, стянул с плеч, и оно упало к ее ногам.
Его горящие глаза восторженно смотрели на ее стройную фигуру в изящном нижнем белье.
– Ты безупречна, моя дорогая, – прошептал он.
– Ты слишком любезен, – смущенно выдавила из себя Одри.
Филипп улыбнулся, глаза его заблестели еще ярче.
– Для меня ты слишком хороша. Что бы я ни делал, на тебя это не производит впечатления!
– О, кое-что производит, – возразила Одри.
Заключив ее в объятия, Филипп уложил Одри на роскошную кровать и начал быстро раздеваться. У наблюдавшей за ним Одри перехватило дыхание, грудь ее начала лихорадочно вздыматься. Сердце бешено колотилось, волна желания вновь наполнила ее.
– Я просто не могу поверить, что это происходит с нами, – прошептала Одри, ибо в ее сознании вдруг возник образ Филиппа, каким он запомнился ей по работе в банке. Безжалостный, холодный, сдержанный, отстраненный. От этого воспоминания ей стало не по себе.
– Придется поверить, – хрипло сказал Филипп, в предвкушении наслаждений не сводя глаз с ее пышных форм.
– Но это вовсе не мы… время, похоже, остановилось…
Погрузив пальцы в ее распущенные волосы, Филипп привлек Одри к себе. Она не сопротивлялась. Словно мотылек рядом с пламенем свечи, мелькнула у нее мысль. Но стоило Филиппу освободить ее томящиеся груди из шелкового плена бюстгальтера и начать ласкать ставшие чувствительными соски, Одри издала стон и остатки связных мыслей покинули ее.
– Как я люблю твое тело, дорогая, – пылко шептал Филипп, водя кончиком языка между ее трепещущими грудями.
– Я не знала,
– Максимилиан был прав, не оставляя меня наедине с тобой все эти бесконечные вечера…
Одри целовала его тело, ладонями ласкала гладкую кожу, и с каждой секундой пожар страсти разгорался в ней все сильнее, сводя с ума.
– Как я хочу тебя… – стонала она.
– Как? – прошептал Филипп.
Словно сквозь горячечный бред она почувствовала, что он устранил последний разделявший их барьер из шелка и кружев.
– Нестерпимо…
– Это невозможно, любовь моя.
Он стал покрывать поцелуями все ее тело, отыскивая столь чувствительные места, о которых Одри и не подозревала. Когда Филипп резким толчком вошел в нее, ей показалось, что от дикого возбуждения она вот-вот потеряет сознание. С каждым его проникновением Одри уносилась в заоблачные дали, пока не достигла вершины и оказалась не в состоянии больше сдерживать нараставшую внутри сладостную боль. В экстазе она издала крик, вырвавшийся одновременно с воплем Филиппа, тело ее конвульсивно содрогнулось, и блаженная истома поглотила Одри.
Лежа в его объятиях, она вдруг ощутила невероятный покой, почувствовала себя безмерно счастливой. Вскоре, утомленная всеми перипетиями этого долгого и полного самых разнообразных переживаний дня, Одри задремала…
Несколько часов спустя, когда первые лучи восходящего солнца проникли в спальню сквозь неплотно прикрытые жалюзи, Одри наблюдала за спящим Филиппом. Откинув простыни, он, полностью расслабившись, лежал на животе, подложив под подбородок загорелую руку, легкий румянец играл на его щеках. Казалось, он стал моложе, сейчас он вовсе не внушал Одри страха, его покрытое бронзовым загаром поджарое сильное тело манило ее.
Ночью они несколько раз находили друг друга и занимались любовью с такой неистовой страстью, что от одного воспоминания об этом краска стыда заливала лицо Одри. Ее изумляло, что Филипп, судя по всему, действительно страстно хотел ее, но почему – оставалось для нее загадкой. Ясно, что секс важен для него, он сам не раз об этом говорил. В его понятиях это лишь физиологическая потребность, минутное удовольствие.
Ну и пусть, решила Одри. Сейчас я буду жить настоящим моментом.
– Моя мать была очаровательной женщиной, и я очень любил ее, – говорил Филипп, развалившись на подушках, словно восточный шейх. – Но особой она была весьма ветреной. Я волновался за нее больше, чем она за меня.
– Ты знал своего отца?
– Видел однажды. Мне было десять лет. Ему любопытно было взглянуть на меня, вот и все, – без тени осуждения сказал Филипп.
– И как прошло свидание? – спросила Одри.
Гримаса исказила лицо Филиппа.
– Я вывел его из себя, дорогая. В том возрасте я был настоящим сорванцом, к тому же довольно острым на язык. Но, тем не менее, после смерти отца, последовавшей через год, я унаследовал все его состояние – видимо потому, что оказался его единственным отпрыском.