Я встану справа
Шрифт:
— Он сердитый был? — спросил Семеныч.
— Сердитый.
— Это хорошо… А вы ребеночка скоро ждете?
Надя покраснела.
— Скоро… Я в Москву на днях уезжаю. Чтобы первое время побыть там. Там удобнее, и там мама.
— Это правильно, — сказал Семеныч. — С ребеночком хлопотное дело-то. Счастливо вам. А мне — одно только: чтоб этот рак меня не заел.
…Еще одно, более давнее, воспоминание было у Шарифова связано с Семенычем. Странно иногда получается: вокруг какого-то человека, который тебе ни родня, ни друг закадычный — просто добрый человек, — начинает накручиваться целый клубок твоих событий.
Они
Днем его вызвали в дальний сельский роддом за Ахтыркой. Переправляясь на обратном пути через речушку, он ввалился с конем в омут. Конь, естественно, вел себя мудрее, чем седок. Он чуял, что Шарифов гонит его не туда, куда надо. Он артачился, храпел, бил задом. А крупные капли дождя стекали с кепки за ворот шинели, и Шарифов зло хлестал мерина по крупу, по голове гибким ивовым прутом. Прут сломался, но в эту минуту конь замотал головой, заржал и шагнул в воду. Огни деревни на другом берегу вдруг подпрыгнули. Перед лицом взметнулась и запенилась вода. Шарифов окунулся по грудь. Стремена он потерял и крепко сжал лошадиные бока ногами, готовясь спрыгнуть и поплыть, если Ландыш выдохнется. Противоположный берег казался далеким, а потом сразу взмахнул ветвями у самого лица. Конь споткнулся о корягу, и поверхность реки начала опускаться. С лошадиного брюха и отяжелевшей шинели звонко потекла обратно в реку вода.
На берегу Шарифов соскочил с седла и испугался — ему показалось, что Ландыш охромел, и сразу подумал: раз они у Ахтырки, нужно к Семенычу, тот разберется — и пошел к сельсовету и с трудом растолкал Семеныча, уже совершенно одуревшего от сна. Уж очень уютно было ему на тулупе, разостланном в сельсоветских сенях.
— Кто?.. Зачем?.. — бормотал он сначала, хлопая себя по карманам. — Носит ночью!
Потом нашел спички, посветил, узнал, заохал. Шарифов объяснял сбивчиво, как не нашел впотьмах брода, как Ландыш упрямился:
— …Вот и въехал. Обидно. Речку эту куры вброд переходят.
— Не говори: мелкая-то мелкая, а летось милиционер чуть не утоп. Тоже верхами, — ответил старик. — Не шел, значит, Ландыш? Умной мерин у тебя. Конь известный, он раньше-то исполкомовского рысака обгонял.
Он все знал. Про всех. Даже про всех лошадей.
Домой к нему Шарифов не пошел, хотя Семеныч заманивал его скляночкой, содержимое которой было настояно на зверобое собственноручно. До Белоусовки рысью не более получаса, а со скляночкой они бы засиделись долго. С ногой у Ландыша, по словам Семеныча, ничего страшного не было — ушиб, наверно, о корягу (передохнув, мерин и хромать перестал). Пока Шарифов в сельсовете выжимал шинель, гимнастерку, брюки, старик принес ему пару своего чистого полотняного белья. И пока Владимир Платонович переодевался, только спрашивал коротко:
— В Мятлеве был?
— Да.
— Живот резал?
— Живот.
— Женить тебя надо… Тебе тридцать пять есть?
— Тридцать третий, — ответил Шарифов.
— Вот видишь. В самый раз. И осядешь сразу на одном месте. Ночью надо при жене состоять.
— Не думаю, что удастся мне осесть, — сказал Шарифов. — Дело такое. Все-таки придется и в больнице ночью… и ездить. И потому, наверное, мне жениться не следует.
— Ты со мной не криви, — сказал Семеныч. — Все кругом говорят, что у тебя глазная докторша есть. Аккуратная такая чернявая
Ко всему, что произошло у них с Надей через два часа, этот разговор прямого отношения никак не имел. Но потом Шарифов не раз вспоминал сельсоветскую комнату в Ахтырке, освещенную лампой-«молнией», и сторожа, и запах крепкого его самосада, и лужи на полу, и незатейливые Семенычевы рассуждения.
Глава седьмая
КУЛИКОВ ИЗ ОБЛАСТНОЙ
Когда его выпустили из милиции, он вернулся домой и заснул. Он очень был рад, что никого не встретил ни по дороге, ни на больничном дворе и мог сразу лечь и заснуть. Через час — он это понял после долгого разглядывания циферблата часов — его разбудила Кавелина.
— Вы очень крепкий, Володя. — Раиса Давыдовна первый раз за все годы назвала его по имени. — Вы очень крепкий. Смотрите, как вы спали. Год могли проспать.
Она сунула в рот таблетку из жестяного цилиндрика.
— А меня уже вызывал следователь из области. У него пижонские усики, но человек серьезный. Он говорил со всеми, даже с теми, кто ничего про операцию не знает… Володя, говорят, что Лида все ужасно запутала. Она хочет в тюрьму вместо вас. Она говорит, что случайно наклеила на пузырек не ту этикетку и сама подала вам дикаин. А Клава и Глаша, видно, бормочут невнятное, надеются, что с Лидой ничего не случится, раз ее муж следователь. Это она им вбила в головы…
У Куликова из областной прокуратуры действительно были пижонские усики. Он почесал их карандашом и спросил:
— Вы в городе на Троицкой жили? Я фамилию помню.
— На Троицкой.
— Мы с вами дрались в детстве. Вы хорошо дрались. Я Егорка с Нижегородской улицы. Помните?
— Вспомнил, — сказал Шарифов. — У вас голуби были замечательные. Польские.
Куликов кивнул.
— Дрянное у вас дело. Вы не хотели, конечно, а после женщины теперь девчонка — сирота. У вас сын есть. Вы должны понять… Запишем?
— Пишите.
Куликов стал читать ему вслух показания Лиды и тети Глаши. Переписывал их в новый протокол.
Шарифов спросил:
— Судебно-химическое исследование сделали? Акт есть?
Куликов ответил, что еще не получил.
Шарифов подумал: «Вдруг концентрацию дикаина найдут маленькой? И действительно все из-за вилочковой железы?»
— Я ничего сейчас не буду говорить и подписывать. Я не спал двое суток.
Куликов ответил:
— У вас обвинение-то теперь не в убийстве, это здешние накрутили. Теперь по сто одиннадцатой — преступная халатность. Вводили, не зная, что вводите. Вас трясти нужно было, если бы и не случилось ничего.
Шарифов промолчал. Куликов снова почесал свои усики и стал листать папку дела. За два дня и сегодняшнее утро папка стала пухлой. Впрочем, бланки протоколов были на очень толстой бумаге.
— Вас тут любят. Вот райком, например, обычно в такие дела не вмешивается… Конечно, не все любят. Есть люди — плохо о вас говорят. Но это бывает. Главное, человек погиб. Поняли? А почему получилось?
Шарифов не ответил.
— Мне все нужно знать, — сказал Куликов. — Может быть, что-то случилось? Говорят, вы были взволнованы и кричали перед этим.