Я встану справа
Шрифт:
Шарифов молчал.
— Мне один хирург спас ногу, — сказал Куликов. — Я очень уважаю хирургов. Может быть, знаете: его фамилия Пряхин.
— Михаил?
— Нет. Николай… Кажется, Николай Федорович. Но вот если бы он так… Вы не думайте про Евстигнеева. Про него здесь говорят: «Служака». Но я бы и Пряхина отдал под суд. Молюсь за него десятый год, а отдал бы… Девчоночка-то сирота! Говорите всё.
Шарифов молчал.
— Не поняли?
— Мне еще не все видно. Будет акт экспертизы, скажут, что доза смертельная, тогда — другое. Евстигнеева, конечно, ни при чем. Не знаю, зачем
— Любит вас.
— Бросьте! — зло сказал Шарифов. — Что это вы мне приписать вздумали?
Куликов махнул рукой:
— Ничего вы не поняли. Даже не поняли, каково мне так вот разговаривать. Нам бы про голубей вспоминать за столом, про польских. И хирургов я очень уважаю. У Евстигнеевых из-за вас жизнь разламывается. Мне никто ничего не говорил. Просто вот женщина сидит на этом стуле и требует, чтоб ее вместо вас под суд. Хитрит, юлит и себя оговаривает. А вы человек порядочный. Вы не хотите ее под суд. И сами не хотите. Никто не хочет… Ладно! Акт у меня будет в пятницу. Я вас по телефону вызову в облцентр.
…Шарифов не работал. Старался никому на глаза не попадаться. Из дому уходил, чтобы не приходили и не звали обедать. А то либо Кавелина, либо Миша с Лелей старались проявить о нем заботу. Вот Лиду и Кумашенскую он не видел.
В задней комнате местной чайной, где он столовался, встретился ему маленький прокурор.
Поздоровался первым. Присел, даже предложил пива.
— Это ужасно получилось. Очень жалко. Хорошо, что областное начальство обвинение переквалифицировало как халатность. Но, по-моему, есть все-таки и состав для «убийства по неосторожности». Санкция обеих статей одинаковая — до трех лет, — но дело выглядит более существенным. Вы поймите, такая у нас работа. Я ведь ничего не имею лично против вас. Ведь мы с вами раньше были вполне в нормальных отношениях.
Куликов из областной оказался точным. Он вызвал Шарифова для допроса, как предупреждал, в пятницу.
На автобусной станции в городе Владимира Платоновича встретила мать. К ней специально заходил инспектор облздрава. Он посоветовал взять хорошего адвоката Петюшкина, который выступал в суде, когда инспектор разводился с женой. Мать хотела, чтобы Шарифов пошел к адвокату еще до разговора в прокуратуре.
Петюшкин был лысый черноглазый здоровяк с казацкими усами и круглым добродушным лицом. Он сказал, что к нему обратились рано, так как дело еще не передано в суд.
— Но все же, доктор, — адвокат протянул руку, — о вашем несчастье вообще-то у нас было слышно. И такого клиента защищать приятно. Клиенты ведь у нас разные. — Он не без кокетства ухмыльнулся из-под усов. — Сегодня я выступаю по курьезному делу. Если прокуроры не задержат вас слишком долго, спуститесь в том же здании на второй этаж, в облсуд. Там сегодня процесс. В этом зале вам придется побывать потом, к сожалению, не в качестве зрителя.
Куликова на месте не оказалось, он срочно выехал на происшествие. Шарифов спустился на второй этаж.
Там был полон не только огромный судебный зал, а и коридор, и даже лестничная площадка. Особенно много было старух в теплых платках или вдовьих накидках из черных кружев. Пройти в зал
— А! Заинтриговался, доктор!
Милиционеры раздвинули толпящихся, и снизу по лестнице провели арестованных — худенького грустного мужчину и плечистого бородача с длинными волосами.
— Быстро за ними, — сказал адвокат. — Иначе доберемся без единой пуговицы. — Он кивнул на плечистого: — Мой клиент. Иерей Анисим Архангельский. Любите и жалуйте! — Петюшкин хохотнул.
Плохо одетая старушка, высунувшись из-за милиционера, прошипела худенькому арестованному:
— Подвел батюшек-то, анчихрист! Бес ты есть! Бес! Святых людей попутал!
Шарифов ничего не понимал. А Петюшкин увлекал его за собой. Арестованных провели на переднюю в зале скамью с высокой спинкой, громоздкую, как на вокзалах. Там уже сидели четыре тихих на вид старичка, тоже с длинными волосами и бородами. Тотчас кто-то сказал: «Встать!»
Поднялись обвиняемые, зрители, адвокаты, женщина-прокурор. Петюшкин замер в проходе, блестя лысиной. Судьи опустились в кресла с высокими спинками. Люди в зале тоже стали садиться. Петюшкин провел Шарифова к адвокатским местам, и юноша с университетским значком, адвокат-стажер, уступил ему полстула.
Председатель сказал:
— Судебное заседание продолжается.
Судили пятерых попов и инспектора финотдела.
Попы из разных приходов давали грустному инспектору тысячные взятки, а он снижал сумму подоходного налога. Шарифов попытался прикинуть, каковы же были доходы, собираемые с прихожан, если за снижение суммы налога давали такие взятки. Сразу сбился и бросил. Лучше потом спросить у Петюшкина.
В этот день процесс заканчивался. Подсудимым задавали дополнительные вопросы, и все подводные камни их взаимоотношений были оголены.
Шарифов вдруг заметил, что, в отличие от старух в зале, попы относились к бывшему фининспектору очень спокойно. Он не признавался в совершенном, все отрицал и поэтому был для них неопасным. Зато они что было мочи старались свалить вину на плечистого подзащитного Петюшкина. Их злило, что коллега, передавая фининспектору взятки от них, часть денег клал в свой карман. Один из подсудимых просил суд поиметь в виду, что отец Архангельский «личность порочная вообще и во всех отношениях». С запозданием, посреди какой-то другой фразы своего недруга, Архангельский озорно крикнул со скамьи, что, мол, отец Никифор пил с ним вместе и не то чтоб с экономкой, с прихожанками живет.
Но председатель суда тотчас оборвал его:
— Не выкрикивайте, не нарушайте порядка.
Он сказал это тихо, привычным тоном приказа, и снова стал внимательно и строго слушать, что говорит допрашиваемый поп.
И Шарифову стало не по себе, потому что ему-то придется вскорости быть здесь уже не любопытствующим зрителем, а действующим лицом. И все, что будет говорить он сам и что будут говорить о нем, здесь станут сопоставлять и взвешивать. Для председательствующего все это — обычное. Поерзает на стуле с высокой спинкой, чтоб умоститься поудобнее, и скажет: «Судебное заседание начинается».