Я выбрал бы жизнь
Шрифт:
Он узнал в этих строчках Викторию и был счастлив, потому что они дышали любовью, хоть он ее и не помнил.
Потом он прочел много любовных записочек. Из тех, что женщина оставляет любимому утром, проснувшись, на тумбочке у кровати, на зеркале в ванной или в кармане его пиджака. Дальше шло письмо, датированное 1 ноября 2003 года.
«Жереми!
Ты не хочешь об этом говорить? Не хочешь меня выслушать? Тогда, надеюсь, ты прочтешь.
Как я пыталась сказать тебе вчера, когда ты вспылил, твоя мать позвонила мне на прошлой неделе. Она хотела со мной встретиться. Сначала я отказалась. Ты никогда не распространялся о своих родителях, но того немногого, что ты мне о них рассказал, хватило, чтобы отбить у меня охоту с ними знакомиться. И все же мне хотелось составить собственное мнение, поэтому я согласилась. Не только, впрочем, по этой причине, но еще и потому, что твое отношение к родителям всегда казалось мне странным. Мы встретились в кафе „Ле Нео“. Не мне тебе говорить, что это новое название бара, который твой отец держал тридцать лет.
Твоя мать — милая женщина, застенчивая, неглупая. Ничего общего с ведьмой, которую ты мне описывал! Как такое славное, такое ласковое существо могло так плохо относиться к сыну?
Вот ее версия произошедшего.
Ты был прелестным мальчиком, заласканным и избалованным, несмотря на денежные трудности твоих родителей. Доход от бара был невелик. Приходилось открываться рано и закрываться поздно, чтобы прокормить и одеть маленького короля (да, уже!). Но вы были счастливы. До тех пор, пока не умерла твоя сестренка. Ты замкнулся в себе, меньше говорил, редко смеялся. Твоя мать боялась, что ты чувствуешь свою вину. Жизнь в доме выстроилась вокруг тебя. Ты вертел своей матерью как хотел. Ты знал, что она ни в чем не может тебе отказать, и пользовался этим. Подростком ты становился все более замкнутым. Почти нигде не бывал. Читал в своей комнате или уходил гулять один. Очень скоро она поняла, что ты влюблен. Как любая беспокойная мать, она обыскала твои вещи и нашла стихи, очень пессимистические, в духе no future. [5] Когда ты решил уйти из дома и жить отдельно, твои родители испугались, что ты замкнешься окончательно. Полгода перед твоим поступком они видели, что с тобой происходит что-то странное. Ты ничего не ел, не работал, почти не спал. Они советовали тебе сходить к психологу, но ты отказался. В последний раз ты был у них за два дня до твоей суицидальной попытки. У тебя был потерянный взгляд, но говорить ты не хотел. Они умирали от беспокойства. Накануне твоего дня рождения мать позвонила тебе и предложила прийти завтра к ним задуть свечи на именинном пироге. Ты поблагодарил ее. Ей показалось, что настроение у тебя получше, повеселее. Ты сказал ей, что завтра великий день. Она решила, что ты имеешь в виду свое двадцатилетие…
Разумеется, узнав о твоем поступке, они были убиты. Когда они приехали в больницу, ты лежал без сознания. А когда пришел в себя, отказался их видеть. Они подумали, что тебе стыдно за то, что ты сделал, и к встрече с ними ты еще не готов.
Перед выпиской из больницы они снова навестили тебя. Ты не сказал ни слова. Я это помню, я была рядом. Твоя мать обращалась к тебе, но ты оставался безразличным, отсутствующим. Тогда твой отец вспылил. Это был кошмар. Они ничего не понимали. Твоя мать целыми днями плакала.
Что было дальше, я знаю. Ты порвал с ними все отношения. Твой отец постепенно впал в депрессию. Он вбил себе в голову, что потерял сына и должен его оплакать. Твоей матери он запретил произносить в доме твое имя.
Вот тогда-то твоя мать и захотела встретиться со мной. Она думала, что я виновата в этой перемене. Я не стала излагать им твою версию. Как бы они ее поняли? Я сама не в состоянии. К чему все это, Жереми? В чем ты можешь упрекнуть твоих родителей? Я обнаружила в тебе эту пагубную жилку, которая иногда проявляется и делает тебя злым. Только злой человек может так обращаться со своими родителями!
Ты, конечно, как всегда, не захочешь об этом говорить. Но разве можем мы продолжать прятать голову в песок, скрывать эту твою сторону и делать вид, будто все хорошо? Я не могу.
Мне бы хотелось, чтобы сегодня вечером, когда я приду, мы об этом поговорили. Но ты волен поступать по твоему усмотрению.
Все-таки любящая тебя
5
Без будущего (англ.).
Жереми с трудом дочитал письмо. Его глаза наполнились слезами. Как такое возможно? Неужели он и вправду такой негодяй?
Почему, просыпаясь и не помня части своего прошлого, он вновь становился порядочным человеком, любящим сыном и мужем? Какой парадокс! Он чувствовал себя нормальным, не будучи в норме.
На столе осталось последнее письмо. Он взял его с опаской. Что еще ему предстоит узнать? Выдержит ли он?
Письмо не было датировано. Почерк менее ровный. Некоторые слова нервно перечеркнуты.
«Жереми!
Я знаю, ты не любишь, когда я тебе пишу. Но я не могу иначе выразить мои чувства. Я не знаю, как быть, Жереми.
Потому что человек, которого я любила, больше не любит меня. Ты не любишь больше свою жизнь, свою семью, свой дом. Ты больше не счастлив со мной. Ты сохраняешь фасад, чтобы не обидеть меня или чтобы избежать сложностей. Ты ведь прячешься от действительности, когда она тебе не улыбается. Дома ты гаснешь. Ты всегда поглощен какими-то другими мыслями. Какими? Я уверена, что не о наших сыновьях и не обо мне. Тома больше не разговаривает с тобой. Он отчаялся дождаться от тебя любви. Ты так мало бываешь с нами, все время в командировках, а если дома, то вымотанный и недоступный. Ты знаешь, что у Тома серьезные проблемы в школе? Он не хочет заниматься. А ведь он такой способный. Психолог сказал, что это он так нас наказывает. Тебя за твое отсутствие, меня за то, что я неспособна удержать тебя дома. Ты хоть знаешь, что раз в неделю он ходит к психологу? А Симон, ты замечаешь, как он растет? Тебя это интересует? И это не работа отняла у нас твою любовь. Ты просто пользуешься ею, чтобы бежать от нас. Нас тебе уже недостаточно. Кажется, наша семейная жизнь больше не доставляет тебе удовольствия, которого ты беспрестанно ищешь. Может быть, ты даже встретил другую женщину. Может быть, переживаешь с ней сейчас то, что мы пережили с тобой. Но не так важно, есть ли у тебя связь, важнее понять, как до этого дошло. Поначалу я винила себя в том, что наша любовь угасает. Но это не моя вина. Все дело в тебе. Твое выдуманное детство, твоя ложь, твои неуправляемые страхи, твои такие своевременные амнезии… Проблема в том, чего ты не хочешь видеть. Я ничего не смогу поделать, если ты не позволишь мне войти в этот другой мир, в который ты убегаешь.
И все-таки я уверена, что мы еще можем спасти наш брак.
Его испуганные глаза еще метались по письму, ища между слов и строк хоть какой-нибудь повод успокоиться. Сердце мучительно сжалось. Виктория, смысл его жизни, смысл его смерти, грозила уйти от него.
Вдруг он услышал глухой удар, а потом крик из кухни. Он среагировал не сразу. Но в кабинет вбежал перепуганный Тома:
— Чего ты сидишь? Иди скорее!
В его глазах был страх. И еще — ненависть.
Жереми вскочил. В кухне на полу лежал Симон без сознания. Из руки текла кровь.
— Он поскользнулся и порезался о стекло. Ударился головой об пол. Сильно.
Голос Тома дрожал. Он смотрел на Жереми, ожидая слов утешения. Жереми склонился над Симоном. Мальчик упал на осколки стекла, которые он недавно смел в угол. Рука была порезана в нескольких местах. Он едва дышал.
— Он… он умер? — спросил Тома и всхлипнул.
Он стоял за спиной отца в ожидании его диагноза.
— Ничего страшного, — произнес Жереми успокаивающим тоном и легонько похлопал Симона по щекам.
Тот открыл глаза.
— Все хорошо, Симон. Все в порядке. Кровь идет, но ничего страшного. Сейчас вызовем «скорую помощь». Но сначала я тебя перевяжу.
Он обмотал рану тряпицей, не уверенный, что делает правильно.
— Папа, мне больно, — выдохнул Симон, испуганно глядя на него.
— Все будет хорошо.
Он взял Симона на руки и отнес его в гостиную. Тома следовал за ним как пришитый. Жереми уложил мальчика на диван и снял трубку телефона. Тома смотрел на него, сжимая руку братишки. Тот улыбнулся ему:
— Ничего страшного, Тома. Папа так сказал.
— Да, ничего страшного, — отозвался старший.
Жереми набрал 15, снедаемый беспокойством. Неизвестно, сколько крови потерял ребенок, и, хоть повязка замедлила кровотечение, на ткани проступали красные пятна.
— «Скорая помощь», у меня… мой сын, — сбивчиво объяснил Жереми ответившему профессиональному голосу. — Он порезал руку. Идет кровь. Я наложил жгут. Мой адрес?.. — Он запнулся. — Да, мадам, я не… я немного запаниковал… я… Мой адрес, да…
Не в состоянии ответить, Жереми чувствовал себя смешным и бессильным одновременно.
— Улица Реколле, девять, десятый округ, — холодно бросил Тома.
Жереми повторил адрес своей собеседнице и повесил трубку.
— Я… я забыл… Они приедут через несколько минут, — смущенно пробормотал Жереми.
— Папа, мне больно.
Личико Симона было теперь совсем белым. Темные кудряшки прилипли ко лбу от пота.
— Доктор сейчас приедет. Все будет хорошо.
— Надо позвонить маме, — сказал Тома.
— Да. Ты прав. Но не сейчас. Подождем до приезда врачей. Мы позвоним ей, когда будем знать больше.
Они сидели молча. Тома по-прежнему держал братишку за руку. Жереми гладил его лицо. Снова настоящее настигло его, грубо и яростно. Его с головой накрыли беда, страх, необходимость. А теперь еще и чувство вины.
«Я безответственный муж. Я безответственный отец. Я опасен для близких, когда у меня приступы. И я плохой отец, когда здоров».
От мрачных мыслей его отвлек приезд «скорой помощи». Под встревоженным взглядом Тома врач осмотрел Симона.
— Он потерял не очень много крови. Перерезана вена, возможно, затронуто сухожилие. Мы должны отвезти его в больницу, чтобы наложить швы. Вы поедете с ним?
— Да, конечно. Мы с Тома поедем.
— Куда мы поедем? — слабым голосом спросил Симон.
— В больницу. Мы с тобой.
— Я поеду на «скорой помощи»?
— Да.
— С сиреной?
— Если тебе так хочется, — ответил врач и подмигнул ему.
— Классно.
Операция закончилась. Врач успокоил Жереми. Тома сидел на банкетке, согнув колени и обхватив голову руками. Он держался подчеркнуто холодно и отстраненно.