Я знаю, кто убил Лору Палмер
Шрифт:
— Милая-незабвенная Яна! Вы все еще не заработали на оплату электричества?
— Я твоей хозяйке пожалуюсь, — пригрозила она. — Поедешь обратно в деревню, будешь свинкам хвосты в колечки закручивать.
— Они рождаются с колечками, — тяжело вздохнул он. — Так что в деревне делать нечего. И если меня отсюда уволят — придется всех убить и стать маньяком. Ну или актером, но по-моему маньяком лучше.
Она знала продавца, они даже как-то пили кофе на вокзале. Мальчишку звали Виком, он приезжал на подработки из соседней деревни. В прошлый раз расспрашивал ее про медицинский колледж,
— Тебе не понравится быть маньяком, — фыркнула она. — Мне нужна черная, красная и зеленая свечи. Из воска. Если есть готовые с травами — совсем хорошо.
— Хорошо — это хорошо, — философски ответил он и полез под прилавок.
В это время хлопнула дверь подсобки. Яна обернулась и встретилась взглядом с голубоглазой девчонкой в пушистом лиловом свитере. Улыбка у нее мечтательная, по щекам размазаны блестки от стершейся помады. Серая коса, подвязанная черной бархатной лентой, растрепалась. Яна только завистливо вздохнула. Ей тоже хотелось тискаться с Лемом в какой-нибудь подсобке, глупо хихикать и ни о чем не думать.
И не умирать. Никогда не умирать.
— Давайте я вам сам сверну? — глухо донеслось из-за стойки. — Я фитили нашел и вощину крашеную.
Он выпрямился. С его шеи свисали свернутые петлей алые шнурки.
— Сворачивай, — кивнула Яна. — Так даже лучше, у меня шалфей с собой есть.
— А нивяник? — прошептала девочка.
— Ты где видела свечу с ромашкой? — строго спросила Яна.
— Почему бы и нет, — пожала плечами она. — А еще анютины глазки — чтобы мечтать. Я играю Офелию через неделю. В моей роли просто нет ничего про шалфей.
— Угу, — поежилась Яна. — Не играешь.
— Почему это? — обиделась девочка.
— У тебя волосы неподходящие. Офелию может играть только блондинка.
Вик за стойкой хрюкнул и зачем-то развернул к себе стоящее рядом зеркальце.
— Думаешь, из Мари получится Офелия лучше, чем из меня? — нахмурилась девочка.
— Не, — ответил Вик, расстилая зеленый резиновый коврик. — Она ж не потонет.
— Дурак, — вздохнула девочка. — Мари — наш режиссер. И вот он ее не любит.
— Гамлета играешь? — дежурно поинтересовалась Яна, глядя, как он быстро раскладывает сухие стебли вокруг алого фитиля.
— Ага, вроде того. Смотрите, вот так травы нормально или еще насовать?
Яна с сомнением оглядела расправленную свечу и махнула рукой:
— Достаточно.
— А зачем в свечах шалфей?
— Такие жгут, чтобы прогнать зло и очистить дом от негатива, — сообщила Яна, поставила локти на стойку и мечтательно прикрыла глаза.
— А давайте я вам свечку подарю, а вы со мной шалфеем поделитесь?
— Зачем тебе? — с подозрением спросила девочка.
— Подгоню отцовский цирроз. И когда в следующий раз Мари увижу зажгу — вдруг прогонится. Помнишь, кстати она «тяжело упившись» рассказывала, как в Питер
— Ты целуешься лучше, чем шутишь, — грустно сказала она.
А Яне стало так завидно, что она уже почти решила развернуться и уйти. Это было просто несправедливо — они были ненамного ее моложе. Так любили друг друга, может, даже сильнее, чем они с Лемом, и волновала их какая-то Мари, какой-то школьный спектакль, и когда она, взрослая и нудная, возьмет свои свечки и уберется. Когда можно станет целоваться, говорить друг другу глупости, а потом есть мороженое на набережной и верить в бессмертие. А она должна стоять здесь, занимая последние часы своей жизни разговорами про шалфей.
Потому что она не может сделать ничего из того, что сделал бы нормальный человек. Может, завещание составить? Яна хихикнула в меховой рукав.
Можно еще поехать к родителям. Но тогда она не сможет. Не пойдет с Лемом на мост и никогда не скажет никому правду. Тогда совсем скоро в реке найдут еще одну мертвую девушку.
— А что бы ты делал, если бы тебе жить оставалось несколько часов? — спросила она Вика, понадеявшись, что подростки любят отвечать на такие вопросы.
— Умер? Совсем, э-э-э… весь? — зачем-то уточнил он, и Яне нестерпимо захотелось отобрать свечку и треснуть ему по лбу. Конечно, милые дети в деревнях верят, что человек может умереть не «весь». А ей почему-то приходится.
— Весь.
— Попросил бы прощения у друга, я ему… пообещал, в общем, всякого. И сестре бы позвонил.
Яна опустила плечи. Она не могла позвонить сестре. А друг собирался ее убить.
Один из ее друзей.
— А мой друг пропал зимой, — прошептала Яна. — Пропал, но я видела океан, зимнюю темноту и золотой фонарь… вдруг он вернется?
— Если фонарь есть — точно вернется, — серьезно кивнул Вик, протягивая ей свечи. — Держите. Прогоняйте свое зло, и пусть фонарь не гаснет.
Яна всхлипнула и вытащила из кармана несколько мятых купюр, стараясь даже не прикасаться к монетам. Торопливо положила их на стойку, и уже развернулась, чтобы уйти, но в последний момент задержала взгляд на девочке, которая сидела на краю подоконника и смотрела на Вика влюбленным и одновременно совершенно потерянным взглядом. Будто просила ее спасти.
— На, — она сунула девчонке меховой жакет. — Носи и помни.
— Спасибо, — рассеянно пробормотала она. — Мне не надо, мне такое не идет…
— Скоро пойдет, — мрачно предрекла Яна и захлопнула за собой дверь.
«Ворона, — подумала она. — Хожу и каркаю, а этот, с гитарой, куда-то пропал».
…
Ветер гулял над рекой. Бросался в кусты и рвал травы, которыми зарос берег. Яна стояла, сжимая перила моста, и старалась не плакать, потому что тогда потечет макияж.
Потечет. Она посмотрела в отрешенное лицо Лема и не нашла сил улыбнуться.
Час назад она все-таки зашла домой. Нашла там пыль. Бумажки на стене высохли и отходили от черных линий анархии, как чешуйки. Яна сняла несколько фотографий, хотела взять с собой, но потом незаметно опустила их в карман пальто Лема. Пусть берет прошлых Офелий с собой. Они отправляются в слишком далекое путешествие, чтобы идти без них.