Я знаю, кто убил Лору Палмер

Баюн София

Денег за двухмесячную вахту ему должно хватить до лета. А к лету — он это точно знал — все станет понятно. Он найдет человека, который убил Раду, и дальше ему либо не придется работать лет десять, либо уже никогда.

На самом деле он не нуждался в деньгах — у него были сбережения на счете, куда он каждый месяц просто скидывал почти нетронутую зарплату. Перед отъездом он отправил матери крупную сумму и тут же об этом пожалел, потому что пришлось доказывать, что он едет в лес не для того чтобы подраться там с медведем и умереть.

Уже в поезде он подумал, что нужно позвонить Норе. Она

называла его напарником и старалась быть честной. Трогательно переживала, когда пыталась тактично сказать, что Вету и Раду убили особенно жестоко, и что бы это могло значить.

Даже Нора догадывалась, что. Поэтому он здесь, и Норе звонить не стал. Она хорошая девчонка. Он вернется весной и обязательно к ней зайдет, даже если она больше не захочет с ним работать. Но у них разные цели. И как бы Нора ни опускала плечи, ни прятала взгляд, какой бы беспомощной ни выглядела, принимая у него чашку чая с ромом — она все равно хотела, чтобы человек, который убил Раду, жил.

А Яр не хотел. И был готов к тому, что убийцей окажется отец Рады. Был готов даже к тому, что Рада его укрывала — эта мысль не вызывала никакого протеста. Рада осталась собой. У нее все еще были несломанные тонкие пальцы, горячие губы, много мудрых слов — и когда она их находила, он любил ее особенно сильно — и еще много бестолковых, путаных слов, которые она выдыхала ему в ухо или в обнаженное плечо — и в такие моменты он его любовь переставала быть человеческой и мудрой, но не слабела ни на миг.

Не ослабела и сейчас. Зачем он уехал? Он чувствовал, что ответ уже найден, осталось только произнести его вслух. Но все же не стал этого делать, а зачем-то поехал в лес, торчать на морозе по десять часов с пятнадцатиминутными перерывами каждые два часа, крутить же гайки и следить за теми же приборами, что и дома. Только теперь это все замерзало, скрипело и ломалось в два раза чаще, а с реки — настоящей, полноводной реки, такой, что никогда бы не отдала подаренное ей тело — и моря, до которого ехать было почти двести километров, дул такой ветер, что Яру казалось, будто ему в лицо постоянно направлена пескоструйка. А еще не было солнца. Его предупреждали. Ему давно предлагали эту работу, и каждый раз в конце добавляли что Север для тех, кто не боится темноты. Он только кивал и думал о своем, а потом увидел, как солнце взошло и тут же упало с неба.

«Задержись до весны — Северное сияние закончится и наступит сумеречная ночь», — говорил ему сосед по общежитию, который сказал звать его Иваном.

У Ивана было круглое обветренное лицо и раскосые глаза, черные, как небо, в которое падало солнце. У Ивана не было фамилии, зато было настоящее имя, которое он Яру назвать отказался, потому что тот его украдет или разболтает, и тогда его украдут духи.

Всех первенцев в его семье звали Иванами. Когда умер его старший брат, Иван забрал его имя. Как его звали до этого — не сказал, потому что тот человек умер, а имена мертвых вовсе никому не нужно сообщать.

— В городе, откуда я приехал, какой-то урод девчонок убивает, — раздраженно сказал Яр, в очередной раз выслушав лекцию про имена. — И никто их потом по имени не зовет, все Офелиями да Офелиями.

— И хорошо делают. Хочешь, чтобы над твоей девчонкой

еще и после смерти измывались?

— Кто сказал про мою девчонку?

— Рожа твоя сказала. Она у тебя вообще много говорит, чего ты говорить не хочешь.

Ваней его звать было нельзя, потому что это другое имя, а когда у человека слишком много имен, духи могут заподозрить что их обманывают и начать искать настоящее. Сколько ему лет он тоже отказался сказать, но Яр был уверен, что больше сорока, но меньше шестидесяти — этого ему было достаточно.

Еще у Ивана был варган, а когда Яр сказал, что у его подруги есть бубен, и она умеет камлать, Иван понимающе покивал и сказал, что его подруга дура и скоро умрет.

Иван был странным человеком, но Яру нравился. Почти все работники порта были такими же вахтовиками, как Яр. Люди приезжали мерзнуть в темноте, водить грузовики, работать на буровых и в порту, полном спящих кораблей, чтобы скоро уехать и тратить деньги там, где они стоят гораздо больше, а солнце светит гораздо ярче. Но Иван жил здесь. В общежитии. И говорил, что всегда здесь жил, хотя, конечно, врал — общежитие было совсем свежим, одно крыло даже стояло недостроенным.

Про Ивана говорили, что он жил здесь и до общежития. Что общежитие просто построили вокруг него, а другие говорили, что раньше никакого Ивана не было, а потом кто-то закопал под порогом оленью башку, и он появился.

У него почти не осталось своих зубов, и он говорил, что Север часто забирает у людей зубы, потому что на самом деле они людям не так уж и нужны. На его губах и кончике носа белели тонкие шрамы, и Яр был уверен, что Иван все-таки врет, и зубы ему попросту выбили. Пока не увидел, как Иван ест рыбу, упирая замороженный кусок в подбородок и водя по нему коротким ножом, будто смычком. Он ел сырую стружку, и говорил, что портить рыбу и мясо кипятком нужно только если на улице нестерпимо холодно. Правда, это не мешало ему каждый вечер заказывать в столовой тройную порцию солянки.

Яру нравилась работа. Нравился холод, нравилась темнота, нравился Иван, который предпочитал молчать или гудеть своим варганом. Можно было пить усталость, темноту, музыку и холод, и ни о чем не думать. Все было хорошо, пока, засыпая, Яр не услышал, как Иван, сидя у затянутого морозным узором окна, наигрывает «Луну над Алабамой». Это был самый неожиданный кавер из всех, что он когда-либо слышал.

Он открыл глаза. Комната была почти пустой — две узкие койки, две тумбочки, два приставных стола и пара шкафов. Иван сидел на полу, скрестив ноги, и самозабвенно дергал медный язычок, почти зажатый изрезанными губами.

— Проснулся? — спросил его Иван.

— Да не спал вроде.

— Э, — усмехнулся он. — Проснулся — подпевай.

Яр пожал плечами — еще чего. И перевернулся на другой бок.

Но сон обратно не шел. Обычно ему совсем не мешал варган, а теперь Яру казалось, что Иван дергает не медный язычок, а его, Яра, сломанный палец.

— Чего начал-то, — не выдержал он, жмурясь, чтобы удержать под веками остатки сна. — Спать давай, подъем через шесть часов.

— Ты мне спать не даешь с тех пор, как сюда заселился, — безмятежно сообщил Иван, опуская варган. — А теперь вот я музыку нашел.