Я знаю, кто убил Лору Палмер
Шрифт:
Еще Яна помнила, как била по струнам, вообще не понимая, зачем это делает, и выла, что все пташки-канарейки так жалобно поют, а потом она моргнула и обнаружила, что она уже не воет, а орет на гриф что лучше обвенчаться и друг друга любить. И остальные тоже орут, а соседи в такт стучат по батарее.
Потом Алиса отобрала у нее гитару, и у Яны мелькнула надежда, что у нее есть слова, чтобы успокоить эту музыкально-экзистенциальную пьяную истерику. Но Алиса явно была ей не подруга и вообще плохой человек, потому что завела «Я пытался
С тобой.
Помнила, как Алиса стояла у стены.
— Их тела на той стороне реки, а тени бродят здесь. А наши тела здесь, а тени — та-а-ам, — она ткнула пальцем в потолок. — На том берегу. И нам надо просто нырнуть в свою тень, как рыба ныряет в воду…
Она шлепнула по стене огромным копченым карпом, которого сама же и притащила. Прижала к обоям и медленно повела вдоль цветочной вязи узора.
— Дура, рыба! Обои! — взвизгнула Яна.
— А тут птичка в цветах сидит, — хихикнула Алиса. — Буль-буль, карасик…
— Лена, принеси ведро, тряпку и монтировку, — нежно попросила Яна, не отрывая взгляда от плывущего по ее стене копченого карпа.
— Не давай ей монтировку! — взвился Лем. — Если кто увидит ее с монтировкой — в башку ей стреляйте, а лучше мне!
— Все мы бражники здесь и блудницы. Как невесело вместе нам, — грустно сказала Яна, обхватив себя руками. — По стенам цветы и птицы томятся по облакам…
— Зачем ты такая злая, Яна, — вздохнула она, роняя карпа на диван. — Я ей про тени, а она мне про обои.
Помнила Яна, как посылала Алису к соседям, обменивать холодец на водку.
— Я пойду, я милая и маленькая, мне обязательно дадут водки, — заявила Инна, возникая откуда-то из темноты за сервантом.
— Я расскажу, что тебе дадут! — возмутилась Яна, поймав ее за подол. — Какая тебе водка, ты же маленькая, и вообще пить вредно! Хочешь быть как я?!
— Ты такая не потому, что пьешь, а потому что в дурках больше электричеством не лечат, а больше тебе нихрена не поможет! — крикнула ей Инна.
— Лем! Лем, мне чужие дети хамят в моем же доме! Сделай что-нибудь, что ты ржешь! — горестно воскликнула Яна.
Лем, серьезно кивнув, попытался целиком засунуть ей в рот нечищеный мандарин.
Дальше воспоминания похожи на вспышки фотоаппарата в темноте.
Вспышка: она сидит на спинке дивана, бьет в бубен и бормочет что-то про тени, которые скоро придут.
Вспышка: она лежит в ванне, глотает ледяную воду, которую сама себе льет из душа на лицо, а рядом стоит Лена с ее кринолином, и что-то в ужасе лепечет про шторы. Пахнет гарью.
Вспышка: Лем сидит на кухонном столе, обмотанный обрывком алой обгоревшей шторы, Яна с восторгом смотрит на него, а он, даже попадая по струнам и иногда
Вспышка: она, свесившись с балкона, смотрит вниз, на снег, утопленный в темноте, и ей кажется, что это река, покрытая белыми цветами. Река, а уже на ее дне снег. И она кричит, пытаясь пробиться через темноту, цветы и воду, туда, к снегу, потому что тогда Яр ее услышит.
Яр должен услышать. Если Яр к ней не вернется — она ему не поможет.
— Я ее приведу, слышишь! Приведу ее к тебе, только вернись!
Вспышка: они сидят на полу, почти в тишине. Володя тихонько перебирает еще не порванные струны гитары, и их ему хватает. «Со мной моя нежность — да что с нею делать?..» — почти молчание. Яна пьет чай, крепкий и сладкий, из большой красной чашки в белый горошек. Вета положила голову ей на колени. У нее мокрые волосы, но в них не путаются искусственные белые цветы.
— Прости меня.
— Разве ты в чем-то виновата?
— Да…
— Ты сама сказала — когда нас звали, шла та, которая была ближе к двери. Просто на этот раз я оказалась ближе.
«Ведь были же крылья, да надломили» как-то само собой превратилось в «Где твои крылья, которые нравились мне».
Вспышка, а за вспышкой темнота.
…
Яна проснулась в голубой утренней мути и горько об этом пожалела. Пожалела о каждом глотке шампанского, о нечищеном мандарине, о жестокости иллюзии, что она умеет петь, и что можно проораться, валяясь пьяной на ледяном полу, и тогда все проблемы как-то решатся.
Проблем стало только больше.
У нее получилось сползти с дивана и встать на четвереньки — это было лучшее, что она сделала за последний месяц. Лем что-то недовольно пробормотал и попытался удержать ее, но только скользнул теплыми безвольными пальцами по ее плечу. И не проснулся.
Платье валялось у дивана, ощерившись косточками корсажа и остовом кринолина. На ней была черная мужская футболка и разные носки. Яна решала, что потом вспомнит, как о ней трогательно позаботились, и может даже прослезится, а сейчас будет всех ненавидеть просто потому что у нее болит голова.
И потому что какая-то тварь не остановила метроном в гостиной.
Яна не помнила, когда сняли пленку и запустили его — куранты они все же включили по телевизору в ее спальне. С метрономом идея вообще была странная, но не страннее, чем рассказывать про портал в серванте.
Она нашарила под диваном бутылку минералки, которую оставила себе с вечера. Выпила, успев удивиться, что вода будто впитывается в пересохшее горло, с трудом подползла к двери и встала, придерживаясь за косяк. Следующая бутылка ждала ее на подоконнике в гостиной.