Я знаю, кто убил Лору Палмер
Шрифт:
Камера бесконечно медленно плыла к сидящему за гримерным столиком мужчине.
Сейчас будет птица. Потом — белая маска с черными трагическими линиями глаз и рта.
Яна выключила звук.
Кто решил включить это в новогоднее утро?
… память человека, сидящего у зеркала — красные и синие тревожные тона. Как у режиссера получилось показать в таких красках такое мучительное счастье?
Кофр лежал за диваном. Яна, не отрывая взгляда от экрана, вытащила его и положила на колени бубен,
Но почему нет? Если в эфире возникло нечто настолько неуместное, настолько злое в своей неуместности — может, это подсказка. Может, это путь к человеку, который где-то притворяется нормальным до весны, к человеку, который смывает с рук кровь, умывает лицо, садится за стол, улыбается и пьет, будто его ничего не тревожит.
К человеку, который весной, если ему повезет, совершит убийство.
К человеку, которого Яна любила. По которому скучала. Даже если он не был похож на Брендона Ли.
— Ярик, где ты?..
Оказывается, она слишком хорошо помнила ритм Burn.
«Every night I burn!»
«Гори, гори ясно!»
Экран треснул одновременно с зеркалом на экране. Треснул, растворился, и Яна уже не могла увидеть, что Алиса стоит на пороге с кофейником и двумя чашками, висящими на ее согнутом пальце, что Лем проснулся и пытается дотянуться до нее, потому что подушкой он уже кинул и не попал. Зато Яна видела кота. Белого пушистого кота, у которого не было глаз. Он сидел на темном полу, заваленном обрывками фотографий и обломками пластинок.
На гримерном столе, спиной к разбитому зеркалу, сидела девушка с длинными серыми волосами, падающими на лицо. В руках у нее была коробка, в которой что-то отчетливо шуршало.
— Выжил серый котенок, — оскалилась она.
Яна пожала плечами. Это ее не касалось.
Она обернулась.
На пороге, в дверном проеме, сидела блондинка в бархатном зеленом жакете. Она курила, закинув ноги на косяк, и когда Яна посмотрела на нее, равнодушно сообщила:
— У той была кошка, что-то вроде «белая, красивая, только очень грязная». А я ненавижу кошек.
— Это другая кошка, — хрипло сказала Яна, хотя знала, что нельзя говорить с тенями, которые встречаешь по ту сторону реки.
— А это другая история. Но ты же сюда приперлась со своим бубном, — зло прохрипела девушка за ее спиной.
— По-моему вас здесь тоже не должно быть.
Она обернулась. Вместо коробки девушка держала в руках пистолет, который прижимала к подбородку.
— А я не знаю, где я должна быть, — зло усмехнулась она. — Я вообще просто море нарисовала, можешь себе представить?
— Я ищу Яра.
Девушка пожала плечами. Яна видела, как дернулся ее палец, но выстрела не прозвучало — только ее глаза на миг погасли, а зеркало за ее спиной
— Иди вдоль реки, — посоветовала блондинка. — Встретишь там моего брата — скажи, чтобы не возвращался домой. Если с ним кто-то еще будет — прокляни его от меня. Я знаю, ты умеешь.
Яна обернулась. Блондинка вертела на пальце окровавленный венок.
— Ну прости, это не я так решила. Я не шучу — иди вдоль реки, и в следующий раз включай Джармуша.
— Яр… умер?
— А ты не очень внимательно смотрела, — усмехнулась она.
— Ты… следующая?
Проем был пуст. Яна подошла, заглянула в темноту, клубящуюся за ним — где-то вдалеке что-то белело, но она знала, что идти туда нельзя. Из этого кадра был один выход.
Все тускнело, сминалось — темнота, линии, разгромленная комната с разбитым окном. Яна переживала эту монтажную склейку, не закрывая глаз.
Сизый город, тонущий в дожде, который может и будет вечным. Черные крыши сизого города.
Здесь не было реки. В этом фильме вообще не было реки, но разве это могло Яне помешать идти вдоль ее берега?
Где-то внизу человек, которому не давало умереть отчаяние, убивал человека и думал, что так сможет освободиться.
— Но он ведь освободится… — пробормотала Яна, глядя в черное небо, нарисованное над подворотней.
«Добрые сказки», — сказал ее голос где-то по ту сторону экрана.
Она опустила плечи. Вдруг стало очень тяжело держать спину прямо — без корсета, без взглядов людей, которых нужно было утешать. Яна медленно побрела вдоль парапета, не думая, что случится, когда она уткнется в конец кадра. Она и так знала — она просто вернется в его начало.
Чтобы идти вдоль реки, нужно было искать другой путь на ее берег. Но она научилась пролезать только через эту форточку. Может, ей стоило начать с мескалина или грибов, как советовала девчонка, продавшая ей бубен. Все, кто знал Путь, говорили, что нельзя полагаться только на собственное отчаяние и картинки на экране.
А Яна не верила. Смеялась. У нее столько отчаяния. Ей так легко падать за экран. Она не устает стучать в бубен, не устает тащить свою боль в чужие истории. И значит, ей больше ничего не нужно.
Ничего не было нужно, пока у нее все получалось. Пока она кому-то помогала, пока кто-то был ей благодарен.
Пока Яр не пропал.
И крыши не стало — сменился кадр, заполнился тенями.
Если не смотреть на сцену, где беззвучно поет блондинка с безумным начесом и горестно искривленным ртом, этот эпизод можно считать хорошим.
Вдоль реки. Через эту реку нет мостов, а стоило бы их построить.
Чтобы кто-то мог переводить на другой берег тех, у кого подходящие лица и достаточно светлые волосы.